За родом род

Володя бывал уже тут, наверное, раза четыре. Стоял у заборчика возле кустов красной вербы и ждал, когда подойдет в белоснежном халатике маленькая Маруся, светло улыбнется ему, скажет парочку слов и тотчас же уйдет к своим малышам, от которых нельзя отлучаться дольше, чем на минуту.

И сейчас он стоял, прикасаясь коленями к веточкам вербы. Видел Марусю, как та ходила среди детворы. Долго стоял Володя. Должна бы заметить. Ага! Повернула к нему свою симпатичную кругленькую головку. Володя поднял ладонь — вот, мол, я, жду не дождусь, подойди же скорей! Но вместо Маруси к нему подбежала полненькая малышка. Остановила на нем искрящиеся глаза.

— Ты, дядя, какой?

— Я — свой, — улыбнулся Володя.

— А Мария Васильевна мне сказала, что ты посторонний.

Расков не поверил, однако в груди у него заныло, и он осторожно спросил!

— А еще Мария Васильевна что сказала?

— А еще велела тебе передать, что посторонним тут нечего делать.

Отпрянул Володя, словно хлестнули его по лицу. Пошел, машинально сжимая в руке шершавую веточку вербы.

— Через девочку-то зачем? — спросил, упрекая, точно шла Маруся с ним рядом и слышала все, что он ей говорил. — Неужели сама не могла? Получается так. Не могла. А может не захотела. Значит, тоже все обо мне узнала и поняла, что теперь я для нее — не перспективный…

Суббота и воскресенье. Эти два дня повернулись к Володе самой угрюмой своей стороной. Временами ему казалось, что он был выведен в незнакомую жизнь, где надо вести себя по-другому. Лицо его похудело и обстрожало, глаза и морщинка на лбу напряглись, и вообще он выглядел как-то настигнуто, будто его догоняли и вот догнали и скоро что-то произойдет. Сквозь ощущение несвободы все чаще и чаще являлось ему на ум: «Нормальной жизни мне здесь не будет. Придется, видимо, уезжать…»

В воскресенье, под вечер, пошел на квартиру к начальнику лесопункта. Мякина он разглядел на крыльце. Ходил, видно, в лес и сейчас сидел на крылечном выступе рядом с плетеной корзиной, вынимая оттуда грибы.

Открыв завертыш калитки, Володя прошел по мосткам вдоль душно пахнущих флоксов. Поздоровался вежливым голосом человека, который зависим и вынужден был вести себя аккуратно.

Мякин бросил в кастрюлю очищенный гриб взял из корзины другой, прошелся ножичком по нему и замедленно повернулся. В черных его бровях, приподнявшихся строго и недовольно, была такая жесткая непреклонность, что Володя почти расхотел выкладывать просьбу.

— Можешь жаловаться, — сказал ему Мякин, — только я своего приказа не отменю.

— Я не за этим пришел.

— Да знаю, — Мякин презрительно улыбнулся, — хочешь, чтоб я тебя рассчитал.

— Хочу.

— В том-то и дело, что не могу. Тебе, как молодому специалисту, положено отработать три года.

Володя напомнил:

— Я же теперь у вас бывший специалист.

— Все равно не могу, покуда не разузнаю, как в таких случаях поступать.

Володя присел на корточки, раздраженно сорвал одуванчик, подул на него.

— А когда разузнаете? — тихо спросил.

— Я не спешу.

— Зато я тороплюсь.

— Торопись. Только выше меня все равно не вскочишь.

— Отчего такая ко мне нелюбовь?

Мякин положил гриб с ножичком на колено.

— Не хочу, чтобы снова мне мылили шею. Довольно! — Щеки его сердито побагровели. Вероятно, он вспомнил поездку в нарсуд. — Вы за моей спиной будете там грешить! А я замаливать ваши грехи? Увольте!

Успокоился Мякин сразу, как только взялся за гриб, соскребая с него травинки и листья. Раскова он как бы не замечал, точно Володя уже ушел и там, где стоял он, для Мякина было пустое пространство.

Странно стало Володе. С минуту, поди, он глядел на короткие пальцы начальника лесопункта, как те любовно и ласково обихаживали грибы. И вдруг дошло до него, что Мякин играет. Выражает игрой позицию сильного человека, у которого крепкие нервы. Позицию эту выработал затем, чтоб игнорировать каждого, к кому он питает неприязнь. Володя растерянно встал, повернулся, увидев весь двор, завершавшийся низким забором, воротами и калиткой.

— Ну, я пошел, — сказал, в надежде, что Мякин его остановит.

— А-а, — безразлично откликнулся Мякин, — валяй.

Ступив на мостки, Володя замедлил свой шаг, а потом затоптался и обернулся. Уходить, не узнав, как начнет он завтрашний день, было нельзя.

— С работой-то как? Куда я? — спросил.

— И чего мне с тобой? — Мякин как бы расстроился за Раскова. — Право, не знаю. Сам-то чего хоть решил?

Володя развел руками:

— Откуда я знаю.

— А я почему должен знать? — Брови у Мякина встали углом, выражая недовольство. Одновременно в широком его лице взыграла секретная радость. Радость матерого демагога, который, взяв над юношей верх, готов еще был его и унизить. — Прости уж меня, осторожного человека, но за тебя я нынче не поручусь. Так что сам и ищи.

— Где искать-то? — спросил Володя с такой безнадежной тоскою в голосе, что Мякин пошевелился, почувствовав, видно, что он наказал парня больше, чем собирался.

— Поди к Седунову, — назвал наконец бригадира. — Завтра он с мужиками едет в двадцать девятый квартал на вахту. Может, тебя и возьмет…