За рубежом и на Москве

– А затем следует нам и вам завести промеж себя торговые дела, – сказал дальше Потемкин.

– Какое же облегчение вы сделаете нашим купцам, если они отправятся в ваше царство? – спросил Кольбер. – И есть ли у вас торговая регламентация?

– Распорядка торгового у нас нет, и делать его с вами не заказано, – ответил Потемкин.

– Так какую же торговлю можно с вами вести? – возразил Кольбер. – Какие товары можно у вас купить, какие к вам переслать и в какой порт?

– В Архангельске ваши купцы могут все покупать и продавать, уплатив пошлину, – ответил Потемкин.

В дальнейших переговорах французские министры говорили, что все, что предлагает русское посольство, так неясно, что требует определенных положений.

– Напишите о своих предложениях. Мы их рассмотрим, обсудим и дадим вам ответ, – сказал Кольбер.

– Не дано нам такого права, – осторожно ответил Потемкин. – А должно вашему посольству отправиться на Москву, а вам доверить ему определить и назначить условия.

Потемкин недаром настаивал на том, чтобы было отправлено в Москву французское посольство, так как у себя дома русские могли торговаться с иноземцами из-за каждой мелкой статьи до бесконечности, что здесь они сделать не могли. В этом сказывалась целая система.

– Мы потому желали бы скорее получить от вас какие-либо положительные предложения, – сказали министры, – что наш король скоро отправится в Шамбор.

– Если так, то пусть ваш король напишет нашему царю ответное письмо, – сказал Потемкин. – И титло царское выпишите вы все, полностью, не спутывайте его. И дайте мне его загодя посмотреть, нет ли ошибок.

Льон обещал Потемкину исполнить его просьбу, а Кольбер еще сказал, что ему будет возвращена вся сумма, которую он уплатил байонской таможне.

Этим закончился первый деловой разговор русского посольства с французским правительством. Затем опять был подан, как и в первый день, хороший завтрак, и русские отбыли, причем французская гвардия опять отдавала им честь.

XIV

С Яглиным сделалось что-то страшное: он как будто окаменел. Ему ничего не хотелось, ничего не было жалко. Образ Элеоноры порой мелькал в его воображении точно виденный много лет тому назад во сне. На душе ощущалась какая-то пустота. Им овладела апатия.

– Романушка, что с тобою, дорогой? – спросил Прокофьич, видя, что Яглин не отвечает на дважды заданный ему вопрос. – Болен ты, что ли, опять?

– Нет, ничего, – неохотно ответил Яглин, очнувшись как бы от сна.

– Так что же ты?

– Ничего, – опять так же апатично ответил Яглин.

– Али по Москве соскучился?

– Да… соскучился… – не сознавая сам, что он говорит, ответил Яглин.

– Это ты, братец, верно, – согласился подьячий. – Коли бы не служба царская, так, кажись, никогда не поехал бы в эти басурманские страны. И я страсть как соскучился по Москве! И когда только отделаемся мы от этих нехристей, чтобы им пусто было!..

– Разве тебе, Прокофьич, скучно здесь? – спросил Яглин. – Ведь, кажись, Париз – город веселый, хороший, получше нашей Москвы будет.

– Ну, уж сказал! – недовольно ответил Прокофьич. – Разве можно сменять Москву на какой-нибудь другой город? Там у нас одни храмы Божии – загляденье, от звона колокольного воздух стоном стонет. А здесь что? Ничего такого нет. А что жрут здесь? Ни поросеночка тебе в сметане, ни гуся с кашей, ни бараньего бока с печенкой, ни пирогов с белугой, ни квасу никакого – ничего!.. Хоть с голоду подыхай. Как тут не пожалеть о матушке-Москве, – чуть не со слезами в голосе закончил он. – А все же будет тебе никнуть-то головой! Пойдем-ка лучше с посланниками город смотреть. Авось свою тоску избудешь…

– И в самом деле, пойдем!

Весь этот день посольство посвятило осмотру Парижа.

Через день они отправились в экипажах осматривать Венский замок, а на обратном пути – Тюильри. Потемкин очень мало говорил о виденном, не желая попасть впросак своим мнением о вещах, которые он мало знал.

После того посетили фабрику гобеленов, где Лебрен показывал и свою мастерскую, в которой он набрасывал сюжеты, особенно нравившиеся в ту эпоху, то есть похождения богов, пасторали, любовные сцены и тому подобное. Потемкин смотрел на рисунки сдержанно; Румянцев целомудренно отворачивался, и лишь один Прокофьич чуть не облизывался, глядя на рискованные сюжеты, причем то и дело подталкивал Яглина.

– Гляди-кось, Романушка, как этот лебедь на женку-то наскочил!.. А этот пастух как девку-то облапил, а мальчонка с крылышками стрелу в них пущает. Ах, греховодники!.. Как хорошо все это они изображают!..

Оттуда посольство направилось в Лувр и между прочим осмотрело королевские кладовые, где хранилась мебель короля, которой французы хотели похвастаться.

Потемкин холодно выслушал эту похвальбу и произнес: «У его величества нашего государя есть много таких же хороших вещей», – и пошел дальше.