За рубежом и на Москве

«То же самое, что и восемь лет тому назад, – подумалось Аглину. – За рубежом все идет вперед, развивается, растет, только Москва живет стариною, ни на шаг не подвигаясь вперед».

Проходя Кремлем мимо одного из приказов, он натолкнулся на следующую сцену. Двое каких-то приказных пытались поднять упавшего в грязь пьяного подьячего, а так как сами были пьяны, то это им удавалось очень плохо: поднятый и поставленный на ноги подьячий не удерживался и падал обратно в грязь.

– Нет, ты постой… постой. Не трожь меня… Я сам… – бормотал подьячий, балансируя на нетвердых ногах в липкой грязи, и с размаху падал на землю.

Аглин заинтересовался этой сценой и остановился было на минуту, чтобы посмотреть, что будет дальше. И вдруг, когда он взглянул в лицо подьячего, что-то знакомое пришло ему на ум.

«Прокофьич!» – мелькнуло у него, и он быстро зашагал вперед.

Взяв обеими руками лежащего на земле подьячего, он поднял его на ноги и вывел на сухое место, где тот мог стоять более твердо.

– Берите его под руки и ведите, – сказал он обоим приказным.

Подьячий раскрыл свои пьяные глаза и мутным взором посмотрел на Аглина, который тотчас же пошел прочь. И вдруг весь хмель пропал у Прокофьича из головы.

– Фу, прости, Господи! Что за наваждение! – пробормотал он, протирая рукой глаза. – Откуда сие? Как есть Романушка! И в немецком платье. Что за напасть! – и, подумав немного, он побежал за уходившим «немцем». – Постой-ка ты, кокуевец[50]! – крикнул он, но так как Аглин не оглядываясь шел вперед, то участил шаги, пока не нагнал его, и спросил: – Послушай-ка, немчин, ты откуда?

Аглин остановился, удивленно посмотрел на навязчивого подьячего и, пожимая плечами, ответил по-французски: «Не понимаю!» – и шагнул вперед.

Но вбившего что-либо себе в голову подьячего трудно было этим обескуражить. Он опять забежал вперед, нагнал Аглина и даже схватил его за руку.

– Нет, а ты послушай, немчин! Ты погоди! Ты скажи мне: откуда ты? Больно уж ты похож на одного моего приятеля, Романа Яглина.

– Что вам угодно? – уже рассердившись не на шутку, закричал на него Аглин по-французски и даже поднял бывшую у него в руках палку.

Это подействовало, и подьячий, освободив руку Аглина, который быстро зашагал вперед, попятился назад.

– Вот напасть! – ожесточенно чеша себе в затылке, пробормотал Прокофьич. – Вот ведь как напился-то: упокойника, которого, поди, давно раки съели, в живом человеке увидел. Да еще православного в немчине! Бывает же так! – И, укоризненно покачивая сам себе головою, он пошел назад.

Аглин между тем, побродив еще несколько времени по московским улицам, пошел к себе домой, в Немецкую слободу, в дом доктора Самуила Коллинса. Когда он вошел в свою комнату, молодая женщина, сидевшая у окна и поджидавшая его, встала и подошла к нему.

– Ну что? – спросила она его.

– Пока все идет хорошо, Элеонора, – ответил он, обнимая ее. – Я видел боярина Матвеева, и мне скоро назначат экзамен.

– Ну а как… твое дело? – нерешительно спросила она.

– Я еще ничего не знаю. Сегодня я проходил мимо того дома, где мы жили с отцом, но побоялся зайти туда, чтобы не узнать, что отец умер от горя, услыхав от посольства, что я умер. Также я не хотел, чтобы не навлечь на себя подозрения, разузнавать в приказах о своем враге. В одном только можно быть спокойным: Потемкин сидит где-то на воеводстве, и, следовательно, я не могу здесь встретиться с ним.

– Что же дальше ты будешь делать? – спросила молодая женщина.

– Что обстоятельства подскажут, – ответил он.

В эту минуту в комнату вошел доктор Самуил Коллинс, еще сравнительно молодой человек. Поздоровавшись, он спросил Аглина, как его дела. Тот сообщил ему о разговоре с Матвеевым.

– Ну, стало быть, ваше дело выиграно, – сказал Коллинс. – Только вы сами не осрамитесь на экзамене.

– Об этом не может быть речи, – с уверенностью сказал Аглин.

Коллинсу понравилась такая уверенность в себе молодого врача, и он стал расспрашивать его о том, что теперь делается за рубежом, какое направление приняла там медицинская наука, и с удовольствием услыхал, что она все более и более освобождается от средневековых мистических бредней и вступает на путь рационального знания.

Затем разговор перешел на положение врачей в Москве, которое в то время, как все признают, было блестящим.

– Не бойтесь, коллега, за будущее, – на прощанье сказал Коллинс. – Если вы хороший и искусный врач, то вы здесь не пропадете.

X

На другой день Аглин отправился в Посольский приказ, где ведались все сношения с иноземцами, чтобы показать там свои бумаги. Шел он туда с большим страхом, так как знал, что он встретится там с человеком, с которым ему не хотелось бы встречаться. Но делать было нечего: миновать Посольский приказ никак было нельзя. Поэтому Аглин решил вооружиться хладнокровием.

Когда он вошел в приказ, то зорко посмотрел по сторонам, но опасного человека не было видно. К нему подошел один из подьячих и спросил, что ему надо. Аглин объяснил, сохраняя иностранный акцент, что он иноземный доктор и пришел показать свои бумаги.

– А, это к дьяку, – сказал подьячий и отправился к дьяку приказа.