За рубежом и на Москве

Последнее он делал неспроста. При отъезде из Москвы ему был дан наказ в Посольском приказе, чтобы «для его великого государя службы в немецких, фряжских, гишпанских и иных землях всяких искусных людей, которые ратное дело изрядно знают, и руды всякие из земли копать, и лекарей искусных, и кто аптечное дело добре понимает, и сукна разные делать, и иных прочих таких людей подговаривать в Русское царство идти и льготы им всякие обещать, и жалованье, и государеву милость». Поэтому Потёмкин, видя на себе действие искусства Вирениуса, и вздумал уговорить его перейти на службу московского государя.

— Ты вот что, Роман, — сказал он как-то Яглину, — поговори-ка с этим лекарем да разузнай, что он, как живёт, не думает ли на службу к кому идти и всё такое.

— А к чему это, государь?

— А уж это — не твоего разума дело! Ты пока делай лишь, что тебе сказано.

Вечером в этот день Яглин стал собираться в маленький домик. Он вынул новый бархатный кафтан, соболью шапку и жёлтые сапоги — всё это подарок будущего тестя.

— Эй, Роман, ты что это сегодня великий убор вздумал надевать? — спросил подьячий, сидевший в это время у стола. — Али к какой красотке вздумал идти? Иди, иди, брат! Здесь девки-то больно хороши! А ты где себе кралю-то подцепил?

— Поди ты к лешему! — начал сердиться Яглин.

— Да ты чего лаешься-то? Ты — человек молодой… Знамо дело, тоже погулять охота… Ох, когда я молодой-то был, вот по этой части дока был!.. Девки тогда так и льнули ко мне.

Яглин, засмеявшись, воскликнул:

— Ты, Прокофьич? Вот уж трудно было бы подумать!

— Да ты постой, парень, зубы-то скалить. Разве я всё такой был? Эге!.. Молодец хоть куда!.. Ты вот хоть и красив, а тебе всё же трудно за мною было бы угнаться. Ну, так скажи же, Романушка, к какой красотке-то ты отправляешься, что так разрядился?

— Ни к какой не иду, — ответил Яглин. — Посылает меня Пётр Иванович к лекарю Вирениусу, — вот к нему и иду.

— То-то к лекарю, — лукаво подмигивая глазами, сказал подьячий. — Не к лекарской ли дочке?

— А ты почём знаешь, что у него есть дочь? — спросил Роман.

— Знаю уж… Та самая, что тогда с тем молодцом эту сволочь, на нас напавшую, разогнали. А что она лекарская дочь, так про это мне вчера тот солдат — Баптист, что ли, его зовут — сказал. Только вот что, молодец: напрасно ты своей головой будешь стену бить — не про тебя этот кусок.

— Чего ты там языком хлопаешь, пьяница кружальный? — закричал на него Яглин, рассердившись не на шутку. — Или хочешь, чтобы я твой сизый нос на сторону сбил за твои паскудные речи?

— Ну, ну, я ведь по дружбе к тебе только! Хотел тебя предостеречь, чтобы ты зря тут не влопался.

Яглин решительно подошёл к подьячему, крепко взял его за козырь кафтана и, приподняв на воздух, крепко тряхнул его.

— Ну, говори ты, приказная строка, что ты такое набрехал тут про неё?..

— Ой-ой-ой!.. Что ты, Романушка!.. — испуганным голосом заговорил подьячий. — Что ты?.. Пусти, пусти, задушишь ведь… Какая тебя там блоха укусила?.. Да провались ты совсем со своей черномазой гишпанкой, чтобы вас обоих с нею нечистая сила забрала. Ишь, леший! Весь козырь почти оторвал. Кто мне его здесь пришьёт?

— Не говори непотребных слов!

— «Не говори»! А чего я тебе сказал? По дружбе хотел сказать только тебе, что нарвёшься ты на того молодца, что нас от смерти неминучей с твоей гишпанкой спас. Он сам путается с этой девчонкой. А коли ты поперёк дороги станешь, так он угостит тебя шпагой.

— Слушай, Прокофьич! — строгим тоном сказал Яглин, грозя пальцем под самым носом подьячего. — Чтобы твой поганый язык напередки не смел ничего про неё говорить, а то я вырву его у тебя из глотки и собакам брошу. Понял? — И, ещё раз погрозив толстяку пальцем, он вышел вон из дома.

Подьячий остался в комнате один с широко раскрытыми глазами.

— Фу ты, напасть!.. — забормотал он про себя. — Что это с ним сделалось? Никак, он в эту гишпанку-то того… Не поблагодарил бы его будущий тестюшка за такие дела!.. Ну да Петру Ивановичу так и надо. Я рад, если его будущий зятюшка пред венцом вдоволь погуляет. Будет чем потом, живя с рябой Настасьей, вспомнить свою молодость. Будет посланник знать, как батогами мне грозить. Я ещё и сам Роману помогу, где надоть, Петрушке свинью подложить.

Роман рассерженный вышел из дома. Но вскоре его раздражение улеглось, и он на свой предыдущий разговор взглянул даже юмористически, зная, что от Прокофьича дурного ждать нельзя — самое большое, если потреплет языком. Довольный этим, он быстро зашагал по направлению к дому Вирениуса.

Ещё издали Роман увидел в одном из окон знакомую фигуру, напряжённо смотревшую вдаль. Завидев вышедшего из-за угла и попавшего в поле её зрения Яглина, она вся вдруг вспыхнула и поспешно отошла от окна в глубь комнаты. Яглин издали заметил это смущение, и у него сладко защемило сердце.

Не успел он дойти до дома, как дверь последнего отворилась и на пороге показалась «гишпанка».

— Вы к отцу? — спросила она, обдавая его лучистым взглядом своих больших чёрных глаз, и невольно залюбовалась его красивым нарядом.

— Да. Он дома?