За секунду до взрыва

Я… Да, это все-таки была именно я, проснулась, кажется, окончательно. Но потолок надо мной был чужой, и стена с отставшей светло-зеленой краской – чужая. А главное, в комнате, где я себя обнаружила, стояла влажная жара. Почти как в бане. В нашей квартире такого просто не могло быть. Я догадалась, что нахожусь в полуподвале, где живет Дед. Раньше я бывала здесь в гостях, а иногда приходила помыться, даже с мамой и Александром. Только прежде я никогда у Деда не ночевала, а тут, сомнений не было: накрыта одеялом, под головой подушка. На стуле рядом с диваном – мои джинсы и свитер. Еще бы вспомнить, как я их снимала. И вообще – почему у Деда, а не дома. А мама? Она, наверное, с ума сходит! О, кажется, вспоминаю все же…

Пиратский ром оказался просто обжигающий, но мы совсем не опьянели. По крайней мере я. Расплатилась с Майком. А потом… Да, мы спускались по крутой деревянной лестнице, и она все время уходила из-под ног. Дед что-то говорил о какой-то Марсовой площадке и шторме. А Милка возражала, что Марс тут совсем ни при чем, это все проделки Венеры.

Снег был синий, блестящий и глубокий, я сразу провалилась по щиколотку. Вон ботинки под батареей стоят. Да разве ж в такой сырости высохнут! Недалекие башни серебрились, как зажженные новогодние елки. Может, наплевали на затемнение и включили рождественскую иллюминацию?

А потом мы с Дедом целовались. И это я тоже очень хорошо помню. Губы у него были сухие, шершавые и горячие, а глаза – большие, круглые, цвета тусклой осенней листвы. Я еще подумала, что мы целоваться вообще-то не умеем, но получается, кажется, вполне прилично.

Потом Дед начал нудеть: где Томас, где Милка… Их и правда не было, но им же вместе – в Заречье. Так я Деду, кажется, и сказала. К тому же у них свои дела, у нас – свои! Они, может быть, тоже целоваться хотят. А дальше что же?

– А, юные алкоголики! Просыпаетесь помаленьку. Как, с похмелья голова не болит? – в комнату вошла мама Деда, тетя Марина. Или просто Марина. Она совсем еще молодая, лет тридцать ей, а в рваных джинсах и футболке со смешной рожицей выглядит вообще как девчонка. Будто не мать ему, а сестра, хотя Дед на нее не очень-то и похож. А вот мы с Мариной похожи, нам об этом не раз говорили разные люди, и даже сам Дед, правда с какой-то ревностью. И коротко стриженными волосами, и серыми глазами. И на Александра моего она тоже похожа. Когда мы вчетвером (я, Дед, Марина и Александр) однажды шли по улице, один приятель брата, увидевший нас, решил, что Марина – его девушка. И мне с ней всегда легко и хорошо, будто с сестрой или подругой. Не то что с собственной матерью…

– Ой, а как же мама? – я снова подумала о ней.

– Ага, мама! Теперь беспокоитесь. А вчера-то где ваши головы были? Вчера что же вы о матерях не беспокоились, да и о себе, любимых? Спьяну-то, ясное дело, голова плохо соображает. Хорошо, я вчера убиралась у одного господина, в доме за Бастионным мостиком. Иду, значит, домой по Старому городу. Смотрю, детишки какие-то, прямо через сугробы топают. И заносит их, будто пьяных. А они и впрямь пьяные. Надо же, думаю, а ведь совсем еще мелкие. А ну как в снегу увязнут и замерзнут. Или до комендантского часа не успеют и в военную полицию попадут. Ох, бедные родители, думаю, воспитали, на свою голову! Подошла ближе, глядь – знакомые все лица! Мой сынуля, и не с кем-нибудь, а с самой Мартой Даба зажигает.

Я совсем не обиделась, Марина говорила со смехом и так, невзначай, освежала в моей памяти вчерашние события.

– Марин, сеть у вас тут есть? Или лучше обычный телефон, домой позвонить.

– Да знают уже дома. Я еще вчера все сообщила.

– Совсем все? – я, несмотря на непривычную жару (как же ее выдерживает любитель мороза Дед?), зябко подернула плечами.

– Ну зачем же еще одной матери в своем ребенке раньше времени разочаровываться? – Марина усмехнулась. – Не дрейфь. Лучше иди на кухню, к Деду, он там уже себя в порядок почти привел, лопает.

– Похмелился, что ли? Так мне не надо. У меня если отчего голова и болит, так от этой вашей жары. И как вы в этом подвале живете? Будто в бане!

– Зато тепло, не то что в многоэтажной сосульке, и воды сколько хочешь.

Хмурый Дед сидел в кухне на обшарпанной табуретке. В их подвале и были только комната, кухня да крошечный санузел. Зато кухня большая, больше даже, чем комната. Судя по примятости пледа на узком диванчике, Дед здесь и спал.

И сейчас Дед, конечно же, что-то жевал. Я хмыкнула:

– Ну да, с бодуна, говорят, не спится.

– И не естся, а я, как видишь, завтракаю, – буркнул Дед. – Ты давай тоже присоединяйся.

Меня аж передернуло. Еще горячего кофе – куда ни шло. Или лучше холодной воды. Но этот явно подсохший хлеб и яичница из порошка… Нет уж, увольте.

– Ну и у кого, спрашивается, похмелье? – Дед продолжал жевать и на меня не смотрел.

Я возмутилась:

– Никогда утром есть не хочу. Это ты – бездонная бочка, лопаешь в любое время дня и ночи. А я вчера на неделю вперед наелась.

– Не-е. Тебе на неделю нельзя, завтра же прием на Евроелке. Там наверняка угощать будут. А клево посидели вчера, верно?