За секунду до взрыва

– Да чего уж там – прости. Я ж говорила, что тебе до меня дела не было. Но меня ты, конечно же, помнишь. И все помнят, – в полутьме лицо Милки вроде как засияло загадочным внутренним светом. – Мы с Вилисом и мне костюм тогда сшили. Леди Икс – это была я!

Я выронила вилку, которую просто так крутила в пальцах, и она грохнула по пустой тарелке. Что-то грохнуло и у Томаса. Я повернула голову. Он сидел с открытым ртом, уставившись на Милку, будто видел впервые. Только через несколько секунд я сообразила, что рот открыт и у меня. Облизала вдруг пересохшие губы. Та загадочная особа в длинном старинном платье и закрывающей лицо вуали. Никаких фейерверков и спецэффектов. Все были потрясены, и никто не узнал. Потом долго гадали, кто бы это мог быть. Сошлись, что кто-то из самых старших, из семиклассниц.

Папа тогда еще сказал, что у незнакомки этой удивительная недетская стать и легкий шаг. Что она вовсе не Золушка на балу, а скорее героиня лермонтовского «Маскарада» или Прекрасная Дама Блока. А вот поди ж ты, получается, что все же Золушка. Только вот принца не оказалось, хотя тогда на эту роль, наверняка, многие мальчишки согласились бы. Но не все же принцы. Я тоже посмотрела на Милку по-новому. И вновь подумала, что она красивая. И не толстая вовсе, а высокая и, как говорил папа, статная. Я перед ней просто цыпленок, наверное. Последняя мысль меня совсем не порадовала. Я глянула на Деда. Он явно забавлялся, глядя на мое и Томаса замешательство. И все же досадно ему было – сам-то он оценить рассказанную Милкой историю не мог. Так и сказал:

– Ну вас, ребята. Дураком себя чувствую. Эх, Милк, жаль, что я тебя тогда не видел!

– А по мне, так хорошо, что не видел, – пробормотал себе под нос Томас.

Честно говоря, я с ним была совершенно согласна.

Моя рождественская история

– Чего молчишь? Твоя очередь! Мы же рассказывали, теперь ты! – требовательно заявил Томас.

Вот и настал этот момент, которого я так боялась.

Томас на сто процентов прав. Чем я лучше их? Ребята же поделились сокровенным. А ведь, наверное, тоже было не просто. А мне, – мне было интересно их слушать. И теперь я знаю их лучше и ближе, даже Деда, теперь они для меня особенные люди. Друзья. Раньше был один Дед, а теперь Милка и Томас. И о жизни я больше узнала, о той, что существовала как-то отдельно, что ли, от меня. О том, что может не оказаться денег на рождественский подарок, что родители могут остаться без работы. Все, что для меня всегда было привычным, как снег зимой и трава летом, как папина любовь и хороший обед каждый день, для других почти сказка. А может, и не почти. А я-то думала, что до войны и бед никаких не было.

И чтобы не разрушить то, что едва наметилось, молчать нельзя. Но как же страшно, как больно говорить. Моя история – она совсем не сказочная нынче, когда сказку убили. Когда Дина убили. Я с непонятной надеждой глянула на глухо задвинутую штору, в глазах зарябило от черепов и костей…

– Марта, ты чего? – увидела над собой тревожные, расширенные глаза Деда.

– Марта, я идиот, и чего привязался! Не надо ничего рассказывать. Только не плачь, – это уже Томас. И Милка смотрит на него почти зло.

Я взяла салфетку, вытерла лицо, проглотила шершавую боль в горле:

– Не нужно ребята. Вы ни при чем. Я расскажу – когда-то все равно надо. И лучше вам, потому что все равно больше и некому… Понимаете, у меня был самый лучший рождественский подарок на свете. Теперь его нет, а значит, нет и Рождества. В сочельник, как раз двадцать четвертого декабря, родился Дин.

Ребята сидели хмурые, потупившиеся. А я уже сделала первый шаг, переборов боль и слезы. Дальше пошло легче:

– Мне было четыре, когда он родился. Я еще не знала, откуда берутся дети. И мне никто еще не объяснял, я ведь даже не поняла, что мама беременная. Брат, правда, что-то намекал, хихикал, но не доходило до меня. В тот год перед Рождеством все было не так. Мы с папой и Александром только елку наряжать начали, а тут все вдруг засуетились, забегали. Мама лежит, стонет. Потом врачи приехали, я их в детстве боялась – жуть.

В общем, увезли маму, отец тоже с ней уехал. Я в слезы: решила, что мама больше не вернется. Александр меня утешает, говорит что-то про какого-то ребенка, вроде как мама скоро дома будет – и не одна. А что мне какой-то там чужой ребенок, я сама ребенок! Мне нужны мама и папа, а их нет. Мама заболела, теперь, может, вообще умрет. У всех праздник, а мы одни. Потом, правда, бабушка приехала.

Плакать я перестала, не очень-то у нее поплачешь. Только еще тоскливее сделалось. Решила, что всегда теперь так будет. И время так долго тянулось. Перед праздником оно всегда, конечно, тянется. Только по-другому. Ждешь подарков, радости, а тут будто и ждать уже нечего. Да бабушка еще: «помой посуду, убери в комнате, пора привыкать, теперь ты уже не младшая…».