За секунду до взрыва

Синий десант над городом —
Тысячи парашютов.
Больше не будет холода
Лютого по домам.
Это не самолеты
С базы, а ниоткуда
Отдан приказ рождественский
Облакам и ветрам.

Это они наслали

Смуту циклонов синих,
Взрывам из черной дали
Город наш не достать.
Армия не разбита!
Синей метели сила,
Ветров дробь барабанная,
Неба святая рать.

Скинут тугие лямки,

Звонкий призыв услышат,
Впрыгнут с разбега в санки,
Как ветерки, легки.
Это же не солдаты
Высадились – мальчишки,
Значит, забота первая —
Елки, снежки, коньки!

Синий десант мальчишек!

Роберт – ему двенадцать.
Город под снежной крышей,
Страх, испугавшись, стих.
Восемь – Петру и Дину.
Ливень иллюминаций!
Встретим же их, как праздник,
Утром проводим их.

Только они вернутся,

Даже если нескоро,
И над кипеньем улиц
Смеха их торжество
Музыкой пронесется,
Светом наполнив город.
Встретим их, как спасенье,
Ночью, под Рождество.

Молчание. Молчание, молчание… Тишина такая оглушительная, что в ней тонешь и захлебываешься. Из-под закрытых век текут слезы. Я плачу – по Дину, которому вчера исполнилось бы восемь. По Роберту из седьмого «С», по другу Томаса – Максу. По незнакомой мне русской девочке Соне и малышам из детского садика в Заозерье. Да, и по ним тоже.

А потом тишину прорвало: аплодисменты, какие-то выкрики… Опасливо, не желая увидеть себя, глянула на экран. Но меня там не было, по экрану проплывали лица тех, кто сидел на трибуне – такие разные лица. И так много слез, не сдерживаемых, не прикрываемых платками или ладонями. А некоторые не плакали, просто оцепенело смотрели в пространство. Почти у каждого был свой Дин, свой Роберт, своя Соня…

Свет вспыхнул ярче, загремела музыка – что-то вроде литавр. Тот же толстый мужской голос торжественно представил меня, кратко сказал о победе в европейском конкурсе. Потом установленную на арене сцену пронзила светящаяся дорожка – и по этой дорожке ко мне направилась госпожа Жаба. Она подошла уже совсем близко, я чувствую тошноватый запах ее духов, протягивает мне серебряного Пегаса и наградной диплом-сертификат, сейчас будет меня целовать…

И тут что-то случилось. Свет мигнул, погас, а когда вспыхнул снова, был он уже другой, густо-ржавый. Экраны тоже погасли. Секунд тридцать в зале нарастал неразборчивый гул. «Дамы и господа, небольшие технические проблемы, сохраняйте спокойствие!» – произнес толстый голос. И сразу же мониторы заработали. Но показывали они не зал, не меня с Пегасом, не госпожу Жабу, уже положившую мне руку на плечо, чтобы обнять – да так и застывшую. Но на экране госпожа Тод все же была! И еще четверо: покойный главный полицейский Омелик, русский из министерства иностранных дел – с длинным носом, начальник госбезопасности Лажофф и неизвестный. Это кино я уже видела.

Открытая веранда, лето. Судя по всему – Взморье.

– Собственно, и нас это устаивает. Нам нужен карт-бланш. А стало быть, то, что, безусловно оправдало бы все дальнейшие действия. Чтобы не кричали о нарушениях прав человека и прочей демагогии. После гибели школьников нам уже и так досталось. Пора с этим заканчивать, – Лажофф корчил из себя артиста.

– Надо бы торопиться. Если Россия что-либо предпримет, то придется вводить против нее санкции. Хотя бы в одностороннем порядке, так как через ООН не получится. Евросоюз, очевидно, тоже присоединится. В настоящее время нам это невыгодно… А против Республики мы никаких мер, естественно, предпринимать не будем. Наш народ, полвека находившийся под оккупацией, имеет право защищать свою свободу и независимость. Так что лучше всего перевести стрелки на местных русских. Уверена, что Россия в сложившейся ситуации поведет себя разумно, – усмехается бородавчатое лицо госпожи Тод.

Да, это запись с того самого диска, которую мы смотрели с мамой, Дедом и Александром.

Александр… Он самый красивый парень на этом празднике, гибкий, изящный, в элегантном костюме и при бабочке. Другие ребята его возраста выглядят в таком наряде ряжеными – или официантами. А он – будто юный князь из былых времен. Перед концертом, на детском фуршете для особых гостей праздника все девчонки сначала завистливо поглядывали на меня. Правда, скоро завидовать перестали – поняли, что брат. Начали шушукаться и дуться, когда он пригласил одну из них танцевать.