За столетие до Ермака

Кончились владения тюменского хана Ибака. Татарские разъезды отстали. Емельдаш сказал, что дальше пойдут селения сибирского князя Лятика, родом вогулича, который ни хана Ибака не признает, ни князя Асыку – сам по себе живет, с кондскими князьями дружит. А кондские князья, лесные владатели, известные своевольники, никого над собой не признают, даже большого обского князя Молдана. Вот так тут – каждый по себе!

Глава 10 Обский Старик

Всех сибирских людей, которые обитают на великой реке Оби, в Москве одинаково называли югричами. Но оказалось, что сами они так себя не называют и что не один народ живет на Оби, а разные народы. И Конда здесь, и Кода. А Югра – так это дальше, на полуночную сторону, возле самого Студеного моря. В Кондском княжестве, что начинается от устья Иртыша, большим князем сидит Молдан, а под ним князь Екмычей с сыновьями, в Коде – князья Лаб и Чангил. Богатые князья, имеют дорогие одежды, амбары с добром, оленей, много жен, на бой выходят в кольчугах, а в жилищах у них шелковые занавеси, украшенные бубенцами.

Об этом рассказал крещеный вогулич Кынча, который раньше бывал на Оби.

– Сами здешние люди зовутся ась-хо, то есть обский человек, – возбужденно размахивал руками Кынча, польщенный вниманием воевод. – А вместе все называют себя ась-як, то есть обский народ…

– Остяк, значит! – усмехался Салтык. – Куда как складное слово, звучное! Так и окрестим их – остяки!

Окрестить-то окрестили, да вот живого остяка пока увидеть не довелось. Пустыми были становища на енисейском берегу. Только жердевые остовы шалашей, похожие издали на обглоданные кости, недобро желтели на песчаных косах: березовые полотнища с шалашей остяки поснимали и увезли с собой. На вешалах не было рыбацких сетей. Высокие помосты – норомы – вкусно пахли копченой рыбой, но самой рыбы не было, тоже увезли остяки. Хищные щучьи челюсти, подвешенные на оленьих жилах, невесело постукивали по жердям. Ветер раздувал остывшую золу очагов.

Да что летние селения! Княжеские городки и те покинули остяки. А городков на Иртыше было много: Тонер-вош, Емдек-вош, Хут-вош, Тун-пох-вош, Курыспат-урдат-вош [69]. Даже почитаемое Рачево городище, куда обычно собиралось множество народа на мольбище к шайтану Раче, оказалось пустым.

Емельдаш, пошептавшись с воеводой Салтыком, на нескольких обласах побежал вниз по реке, далеко опережая судовую рать. Всю ночь гребцы махали веслами – и застали-таки остяков почти что врасплох. Едва успели они отбежать из селения в лес, все побросали: и мягкую рухлядь, и вяленую рыбу, и заготовленное впрок сухое мясо. Съестное Емельдаш забрал, но взамен оставил, как велел воевода, много разного товара.

Однако немой обмен не наладился. Селения по реке были по-прежнему покинуты жителями и очищены догола. То ли местные жители сами не желали мириться с пришельцами, то ли большой князь Молдан строго-настрого запретил, какая разница?

Так сказал воевода Салтык, но Емельдаш с ним не согласился. Большая-де разница: с обским народом воевать или с князем Молданом. Но думает Емельдаш, что обские люди здесь ни при чем. Молдан запретил встречаться с русскими, власть свою оберегая, а жестокие урты его пригрозили смертью ослушникам. На вопрос воеводы, как взять князя Молдана, Емельдаш пожал плечами: «Откуда мне знать?»

Салтык не настаивал, но сказанное Емельдашем запомнил.

Близилось устье Иртыша. Нужно было что-то предпринимать, ибо судовая рать, пробежавшая мимо по реке, принесет не больше пользы государеву делу, чем призрачная тень. Воевода Салтык позвал Емельдаша для серьезного разговора.

Салтык сидел на коряге, прибитой волнами к песчаному плесу, босые ноги опустил в прохладную воду. Тихо было на Иртыше, безмятежно. Вечерний туман закрыл дальний низкий берег, и казалось, что не река раскинулась перед глазами, а превеликое озеро. Салтык бывал на Ладоге, так вот так же было там – просторно и тихо.

Шагах в двадцати на берегу маячили неясные тени. Федор Брех оберегал своего воеводу: куда ни пойдет Салтык – верные люди за ним следом.

Емельдаш покосился на телохранителей Салтыка, но сказать – ничего не сказал. И раньше вогулич был немногоречивым, а в последние дни редко кто от него даже единое слово слышал. Со своими вогуличами больше жестами объяснялся. Укажет рукой – и спешат туда обласы, воины луки натягивают. Величие в облике приобрел Емельдаш, будто взаправду князь.

«А может, так оно и есть? – подумал Салтык. – Вишь как стоит гордо! Витязь! Шелом с красными перьями, красный плащ поверх кольчуги (любят вогуличи красный цвет!)… Сабля дорогая у пояса… Где взял такую? Свои вогуличи поднесли или татарские мурзы?»

Ни князь Курбский, ни он, Салтык, эту саблю Емельке не дарили…

Молчит Емельдаш, на воду поглядывает. Шипит вода, набегая на песок, уползает и снова подползает ручным зверем к красным Емелькиным сапогам. Нет, не перемолчать, видно, новоявленного лозьвенского князя!

Воевода Салтык начал сам: