За столетие до Ермака

Рабы сгребли в кучу оленьи кости, сухожилия, лоскутки кожи, легкие и кишки, копыта и поспешно отбежали. Собаки кинулись к добыче. Но первым успел вожак стаи, встал над пищей, загривок его ощетинился, из пасти донеслось грозное рычание. Собаки, окружившие вожака, тоже злобно рычали, нетерпеливо перебирали ногами, но приблизиться не осмеливались – ждали, пока тот насытится.

«У всех одинаково – и у людей, и у собак, – размышлял Екмычей. – Один повелевает, остальные повинуются. Но собаки растерзали бы вожака, несмотря на его силу, если б не знали, что он – вожак и что ему следует повиноваться. В чужой стае вожак и сам бы не осмелился отнимать пищу, чтобы не быть растерзанным. Так и князь: в собственном юрте сила его бесспорна, а в чужих юртах власть князя призрачна и обманчива. Лишь о своем юрте надо заботиться, если хочешь остаться сильным и уважаемым. Остальное зыбко, неверно, неустойчиво…»

Мысли старого князя переключились на нынешние тревожные дела. Наверное, он все-таки прав, решившись на мирные переговоры с русскими воеводами. Пусть каждый князь заботится о своем, а Екмычей о своем – о плененных сыновьях, о безопасности юрта. Окончательно утвердившись в своем решении, Екмычей вдруг забеспокоился, что старейшины могут не понять его, и решил послать в городок верного человека. Ешнек, пожалуй, подойдет…

– Поспеши в дом больших собраний, – сказал князь Ешнеку. – Седоголовые старцы должны предложить мир русским воеводам. Если кто-нибудь заговорит о войне, пригрози, что мои урты придут и убьют ослушника, а семью продадут в рабство татарам. С тобой пойдет Юзор. Он прибежит ко мне и расскажет, что ответили седоголовые старцы.

– Никто не осмелится перечить князю! – оскалил желтые зубы Ешнек. – Я сам убью дерзкого!

– Иди!

Последнее слово было произнесено. Князь Екмычей вернулся в свое жилище, чтобы предаться отдохновению. Рабы, бережно поддерживая своего господина под локотки, помогли спуститься по ступенькам, задернули полог из оленьих шкур.

В доме было уютно и тепло. Еле слышно потрескивали березовые поленья в чувале. Солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь узкие оконца, дрожали на красной шелковой занавеске, которая отделяла женскую половину дома. Екмычей знал, что там никого нет: единственная оставшаяся в живых жена старого князя ушла в мань-кол, помогать родам, – но все же заглянул за занавеску, чтобы удостовериться в своем одиночестве. Больше не хотелось ни видеть людей, ни разговаривать с ними.

Екмычей не чувствовал ни тревоги за будущее, ни удовлетворения сделанным – только усталость. В голове шевелились бессильные, безрадостные мысли. Может, все-таки лучше удалиться со всеми родичами в леса и переждать, пока русские лодки со страшным огненным боем проплывут мимо?

Он бы так и поступил, если бы не плененные сыновья. Игичей… Лор-уз… Кто, кроме них, примет власть над юртом? Без князя юрт рассыплется, как кучка песка от порыва ветра, некому будет приносить жертвы на родовое кладбище, и иттармы [89] останутся голодными. Души умерших станут мстить живым, и исчезнут люди юрта Екмычея в пещерах подземного царства… Вернуть сыновей… Ни о чем другом Екмычей не мог думать. Он готов отдать русским воеводам столько мехов, мяса и рыбы, сколько они потребуют. Если нужно будет изъявить покорность или даже признать себя уртом князя Ивана – он согласится и на это. Ешнек верен и жесток, седоголовые старцы не осмелятся перечить ему и выполнят все, что велено…

– Ешнек! Ешнек! – шептал как заклинание старый князь.

По берестяной крыше зашелестел мелкий частый дождик, обычный для второй половины августа. Прогревшийся чувал дышал мягким теплом. Екмычей откинулся на ложе, закрыл глаза. Устал, ох как он устал!

В жилище несмело заглянул раб, мягко ступая, приблизился к ложу, накрыл лежавшего навзничь князя одеялом из беличьих лапок.

Екмычей дышал ровно и глубоко…

Верный Ешнек сделал даже больше, чем было ему поручено. Он сам отправился в обласе навстречу русскому судовому каравану, разговаривал с воеводами и даже видел большого князя Молдана и сыновей Екмычея.

Пленных князей везли на большой лодке с палубой из досок, на них была чистая и нарядная одежда. Кормили их, наверно, часто и обильно, потому что лица у князей были гладкие, сытые. Большой князь Молдан сидел на корме рядом с молодым русским уртом, и разговаривали они не как враги – дружелюбно…

Самый большой русский воевода, черная борода которого внушала уважение и доверие, обещал Ешнеку не разорять городок князя Екмычея, но, приняв ясак и изъявления покорности, плыть дальше. Пусть Екмычей со старейшинами выйдет завтра на берег, когда солнце поднимется над лесом.

Так передал Ешнек слова воеводы, преданно заглядывая в глаза своему князю и ожидая похвалы. Но Екмычей только молча кивнул: пусть будет так!