За столетие до Ермака

Но Федька и без пересчета знал, что дело худо. Крепких мужиков-страдников, лошадных и подводных, в его деревеньках осталось совсем мало. Окончательно оскудело поместьице, поверстанное боярскому сыну Федору Бреху для государевой воинской службы. Пришло время, когда не то что служить великому князю конно и оружно – самому кормиться стало не с чего. Не от хорошей жизни попросился Федька на двор к давнему знакомцу своему Ивану Ивановичу Салтыку – не то в товарищи, не то просто послужильцем. Самое бы время задуматься, как существовать дальше. Но Федька даже не очень огорчился. Весело было Федьке, беззаботно, сытно – на всем готовом. Дворовые девки быстро узнали тропинку к низенькому, на две каморки, домишке за поварней, куда поселили нового послужильца. О будущем Федька задумывался редко, больше надеялся на счастливый случай. Вот пошлет великий государь своих детей боярских на войну, отличится Федька в сече или ином ратном деле, и пожалуют ему поместье вдвое против прежнего, с доброй землицей и послушными мужиками. Много было подобных примеров, когда распропоследний сын боярский вдруг поднимался до больших людей, щеголял на Красной площади в высокой бобровой шапке. Чем он, Федька, хуже? Было бы серебро, а шапку бобровую и богатый выезд о двух вороных жеребцах он сам себе заведет, вихрем промчится по Москве. Какая невеста устоит перед этакой пышностью?

А пока доволен был Федька тем, что имел. Смущали только холодные, вечно недовольные глаза Авдотьи, Богом данной жены Ивана Ивановича Салтыка. Будто подглядывала Авдотья за непутевым сыном боярским, грехи его считала, и счет этот был уже немалым. Федька пробовал утешать себя, что хозяйке до него дела нет, не дворовый он холоп, а слуга военный, которому лишь перед господином Иваном Ивановичем ответ держать, но успокоение не приходило. Поди, нашептывает рыбоглазая (так про себя называл Авдотью раздосадованный Федька), что беспутен-де новый послужилец, что от него на дворе один срам… Конечно, Иван Иванович может не поверить бабьей болтовне, но может и поверить – воля его. Муторно, нехорошо становилось на душе у Федьки, когда он встречался с Авдотьей.

Как в воду глядел Федька, сторонясь недоброго внимания хозяйки. Однажды после общей трапезы, когда послужильцы, перекрестившись на красный угол, затопали к двери, Иван Иванович окликнул Федьку:

– Обожди, слово есть…

Отводя глаза в сторону, будто самому неловко стало, Салтык заговорил:

– Вот что, Федор… Авдотья жалуется… Ты мне дворовых девок не порть! – и, усмехнувшись, добавил: – А ежели терпежу нет, на соседний двор сходи. Боярыня всю оконницу носом протерла, на тебя, шалопута, заглядываясь. Застоялась боярыня, третий год без мужа живет. А что дородна малость Марфа Евсеевна, так то не помеха. Авось осилишь! Чем за десятью зайчихами гоняться, не лучше ли сразу медведицу валить?

И опять строго, без улыбочки, предупреждающе:

– Запомнил, Федор?

Федька покаянно склонил голову. Попробуй тут не запомнить! На своем поместье сидючи и то перечить Ивану Ивановичу не смел, понимал, что не ровня. А в нынешнем подневольном житье только слушаться и оставалось. Как сказал господин Иван Иванович, так и будет. Закручинятся теперь любушки, бывшие Федькины подружки, слезами вышивание обкапают, на поварне в щи либо соли переложат, либо биты будут за недосол Авдотьиной тяжелой дланью. Но в том Федькиной вины нет. Как велит господин Иван Иванович, так он и поступает, убегая блуда на хозяйском дворе. Скучное житье наступает…

Но долго отчаиваться Федька не умел. Вспомнились слова Ивана Ивановича о вдовой боярыне. Он и сам замечал, что подглядывает боярыня из оконца своего терема, когда появляется Федька на улицу выезжать застоявшихся воинских коней. Это было единственное дело, порученное новому послужильцу, и относился к нему Федька с большим рвением – коней он любил. Мчался Федька по улице, то пригибаясь по-татарски к лошадиной шее, то выпрямившись и твердо упираясь ногами в стремена – русской воинской статью. Ветер шапку смахнет, русые кудри развеет, красный плащ птицей за плечами бьется, ледяные брызги из-под копыт искрами летят – удал молодец, пригож, горяч, тут не только затомившаяся вдова, нерастревоженная девица и та сердцем дрогнет!

Стал Федька, мимо терема проезжая, на оконце заглядываться. Когда ни глянет – в оконце боярыня, лицо круглое, румяное и будто бы молодое. Осмелел Федька. Остановится перед теремом, рукой помашет, встряхнет кудрями – и дальше мчится, рысью, галопом, бешеным наметом – черт на коне, а не сын боярский!

Не скоро, недели через две, дождался Федька ответного знака. Помахала боярыня белой тряпицей и тут же ставенку захлопнула – застеснялась. В чем другом, а в женской лукавой слабости Федька разбирался преотлично. Застыдилась боярыня, что на Федькино внимание откликнулась, спряталась. А теперь Федька сам от нее спрячется, пусть думает-гадает: не случилось ли что?