За столетие до Ермака

Князь Федор Семенович Курбский на что уж крепкий орешек, но Салтык умел с ним справляться. Разумными доводами убеждал (не чужд князь здравого воинского смысления). Великокняжескую грамоту умел вовремя напомнить, где товарищами они поименованы (пыжился гордый ярославский вотчинник, но перед государевой грамотой отступал). Но вот перед священником Арсением воевода чувствовал себя бессильным. Что Арсению разумные доводы, что государева воля? Только собственная неистовая вера, только духовный отец епископ Филофей… А над тем – только митрополит…

Салтыку вдруг стало страшно. Не за себя страшно, больше за близких по духу людей: книжника Ивашку Черного, купца Кленова, крестового дьяка Истому, братьев Курицыных, хотя старший из них, Федор, считается ближним государевым человеком [101].

А сам государь Иван Васильевич? Неужто и его наставляет митрополит Геронтий, как сейчас Салтыка наставляет священник Арсений? И сколько их в России, таких неистовых наставников? Великое множество, – поди, на каждого власть имущего свой Арсений найдется…

Темная, непреоборимая сила!

Сила эта затверждает Божьим именем разделение людей, учит мириться со своим местом в жизни и со своей судьбой. Все сущее истинно, все происходящее предопределено Божьей волей – так учат святые отцы.

Но ведь дела воинские не укладываются в такое разделение. Салтык сам видел, как смешиваются в войске места и судьбы, переплавляясь в нечто новое, единое. Не токмо отеческой честью поднимаются люди, но собственным усердием, разумностью, воинским умением. Федька Брех, к примеру, чем теперь не воевода?! А шильник Андрюшка Мишнев, ревнитель воинского порядка, разумный ратеводец?! А иные многие?!

Тесными оказались для сибирского похода местнические рамки. Но скоро ли восторжествует в России новый порядок вещей? [102]

А священник Арсений бубнил и бубнил свое: о зловредных еретических заблуждениях, о греховности сомнений, о Божьей каре за вольномыслие. Салтык не решался прервать его, слушал тоскливо и обреченно. Свободно вздохнул лишь тогда, когда долбленка со священником Арсением отвалила от воеводского насада.

Больше Салтык таких вольных разговоров с Арсением не заводил…

А Камень приближался, синие горные цепи поднимались на глазах, и все сильнее становилась тревога: «Как одолеть эдакую высоту?»

Однако же одолели!

С какими трудами продирались сквозь теснины – страшно вспомнить. Пришлось бросить перед волоком насады и большой облас князя Молдана, – неподъемной оказалась тяжесть. Пушки и тюфяки закопали в землю, отметили это место затесами – надеялись возвернуть в будущих походах. Не последний, чай, поход в Сибирскую землю, пригодятся!

До мяса обдирали ладони бечевой. Ломали кисти в камнепадах. Кровавым потом умывались. Князь Курбский и тот пробовал ушкуи плечиком толкать, чтобы воодушевить ратников. А тех и воодушевлять не надобно было, понимали: не одолеешь Камень – помрешь. Бросались на крутизну, как на приступ каменной крепости, яростно, жертвенно. Господи, избави от повторения подобного!

После волока даже пороги и водовороты реки Щугора, что течет уже по другую сторону Камня, показались райским житьем: река сама несет ушкуи, только подправляй их бег кормовыми веслами. Быстро добежали до Печоры.

Печора встретила ушкуи холодными северными ветрами, секущими злыми дождями, но души ратников уже отеплялись надеждой. Теперь-то дойдем! А если и зазимовать придется, то ведь среди своих, в каждой деревне примут, как родных, обогреют и накормят, а как станут реки – по легкой ледовой дороге обозами. Камень дважды одолели, Сибирскую землю насквозь прошли, неужто по своей земле до дому не доберемся?!

Раскачивала ушкуи тугая печорская волна, текли назад лесистые берега, гребцы взмахивали веслами, помогая течению. Хорошо-то как, просторно!

На корме головного ушкуя, под московским и ярославским стягами, князь Федор Семенович Курбский и воевода Салтык. Шильник Андрюшка Мишнев при них неотлучно. Заметно отощал Андрюшка, ветрами исхлестан, дождями вымочен, но весел. Снова он первый путезнатец, снова к нему обращаются воеводы за советами, а кормчие послушно следуют за головным ушкуем.

За ним, Андрюшкой, бежит вся судовая рать.

– К Покрову в Устюге будем. Верьте мне, воеводы! – настаивает Андрюшка.

– А Салтык о своем толкует:

– Не напрасны труды наши. Будут князья вогульские, кодские и югорские под рукой у государя Ивана Васильевича, беспременно будут!

– Князь Федор Семенович Курбский в сомнении качает головой:

– Думаю, однако, не последний это поход в Землю Сибирскую. Может, и сыну моему Семену выпадет жребий за Камень идти по отцовскому следу…

– Редко в жизни случается, что все собеседники правы, но на этот раз было именно так. До Устюга Великого дошли в назначенный срок, 1 октября 1483 года. А в следующем году посольство сибирских князей в Москву приехало – бить челом государю и великому князю Ивану Васильевичу. И князю Семену Курбскому придется идти походом за Камень – правда, не по отцовскому следу, а другой дорогой, и не судовой ратью, а зимней, на оленях и собаках. [103]