А осенью следующего года: «Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и – неслыханная вещь! – их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного… Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел я пять дней н пять ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения», но бывало и хуже. В дневнике Пушкина читаем такую запись: «Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека. В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. – “Какие мы разбойники? – говорили мне они. – Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь”»[141]
.Разумеется, едущие по казенной надобности, а также чиновники и военные в высоком чине пользовались приоритетом на почтовых станциях. И «простые смертные» часто попадали в ту ситуацию, которую описывает Иван Петрович Белкин: «Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут – колокольчик!., и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием». Недаром Пушкин рассказывал жене перед поездкой в Казань и Симбирск, что хочет «выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то, что я пишу прекрасные стишки». Но иногда и подорожная не помогала. Пушкин писал жене из Симбирска, рассказывая о своей безуспешной попытке уехать в Оренбург: «Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей – гляжу, нет ямщиков – один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по шесть лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю… Дорого бы дал я, чтоб быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал».
Главный герой повести «Станционный смотритель» – Самсон Вырин, станционный смотритель с маленько станции где-то в российской глуши, этот «мученик четырнадцатого класса[142]
, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда». Что было его отрадой и утешением? Дочка Дуня и пунш.С пунша начинается знакомство Самсона Вырина с Белкиным. «Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы». Под пунш Самсон рассказывает печальную историю Дуни: «Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула». В пунше находит он последнее утешение. «Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но, как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…» Пунш и разбитое сердце приводят его в могилу: «“Отчего ж он умер?” – спросил я пивоварову жену. “Спился, батюшка”, – отвечала она».
Но едва ли на сей раз речь идет о том самом напитке из лимонного сока и коньяка, которым заманивали покупателей «Вольф и Беранже». В самом деле – откуда в глуши, на почтовой станции лимоны? Скорее всего – это просто чай с ромом, очень распространенный в русской провинции горячительный (во всех смыслах) напиток. Его, к примеру, подавали на именинах Татьяны: