За свободу

— А теперь, братья, кто желает, чтобы защиту нашего дела перед внутренним советом мы препоручили комитету, если он поклянется стоять за нас твердо и нерушимо, не щадя своей жизни и достояния, тот пусть поднимет руку!

Все подняли руки, и Большой Лингарт, обращаясь к посланцам комитета, сказал:

— Так поклянитесь же!

Обнажив головы, они произнесли слова клятвы, как было условлено заранее.

— Аминь! — воскликнул Лингарт. — Итак, Светлая рать ротенбургских крестьян заявляет, что отныне вверяет комитету выборных защиту своего дела и будет подчиняться его решениям.

Воздух огласился восторженными криками и залпами из аркебузов. Если у делегатов еще оставались сомнения насчет важности произнесенной ими клятвы, то две сотни выстрелов, которыми отметили ликующие крестьяне это событие, не могли не открыть им глаза.

Тем временем из подвалов начали выкатывать бочки с вином, и ликование еще усилилось. Не меньше шести фудеров[97] вина перешло в крестьянские желудки, прежде чем отряд выступил в Вейкерсгейм. Среди всеобщего веселья только Большой Лингарт оставался мрачен, хотя друзья усердно подливали ему вина. Ведь он дал клятву отомстить за Лаутнера и не сдержал ее. Вдруг со стороны лесистого холма донесся гул голосов и крики. Лингарт с друзьями бросились туда, где за кустами, на косогоре, сбился в кучу народ. Красивую крестьянку вырвали из рук Лоренца Кноблоха, пытавшегося ее изнасиловать. Крестьяне с проклятиями наступали на него, угрожающе размахивая кулаками. Лингарт протиснулся через толпу.

— Ах ты презренный негодяй! — обрушился он на Кноблоха. — Так ты затем к нам пристал, чтоб и здесь, как в городе, распутничать и гадить? Крестьянским капитаном хотел быть, а сам, женатый человек, девушек наших бесчестишь? Ах ты пес шелудивый!

— Бей его! Смерть ему! — в бешенстве закричали крестьяне. Сверкнули мечи. Лингарт молча отвернулся. Один миг — и от несчастного осталось на земле изрубленное на куски крошево.

Глава седьмая

Далеко по цветущей долине Якста разливали свой торжественный и плавный перезвон, призывая к заутрене, колокола Цистерцианского монастыря в Шентале. Этот средневековый монастырь основали владетельные рыцари фон Берлихингены, родовой замок которых, Якстгаузен, стоял на высоком берегу реки на расстоянии одной мили от монастыря. В этом замке, защищенном неприступными стенами и башнями, сорок пять лет тому назад появился на свет Гец — младший сын ныне покойного Килиана фон Берлихингена. Теперь в родовом гнезде сидел его старший брат — Ганс, а сам он жил в Горнбургском замке на Неккаре.

Когда последние удары благовеста замерли в воздухе, из долины донесся глухой гул приближавшейся толпы. Гул все нарастал и наконец перехлестнул через стены монастыря. Это подходили крестьяне имперского города Галля и отряды графов лимбургских, явившиеся первыми на сборный пункт. Они шли беспорядочно и поспешно, как будто за ними гнались по пятам. Так же как и простые люди в других частях империи, и они взялись за оружие в судное воскресенье; в некоторых местах крестьяне поднялись даже раньше. Галльские крестьяне, не искушенные в военном деле, шли гурьбой, как на прогулку, а мушкеты и прочее оружие тащили за собой на возах, точно дрова. Проходя через деревни, где священники были привержены старой вере, они перерывали поповские сундуки и опорожняли церковные кружки. Эта широкая масленица продолжалась до того дня, пока бюргеры швабского города Галля со своими ландскнехтами не напали на лагерь крестьян, беспечно расположившихся на отдых. При первом же выстреле крестьяне обратились в бегство, бросив на произвол судьбы шесть телег с мукой, вином, хлебом, курами, мясом, оружием и боевыми припасами. Их главари бежали без оглядки до самого Эрингена, городка во владениях графов Гогенлоэ, где между тем уже дали всходы семена, брошенные Венделем Гиплером.