За свободу

— Смерть им, смерть! — вопила толпа. Клинки и ножи заблестели в воздухе и зазвенели, сталкиваясь. Юнкерам и дворянам пришлось отступить, их было явное меньшинство. Они яростно отбивались от наседавшей толпы и нанесли немало ран, но их песенка была бы спета, не подоспей к ним на помощь из караульной при ратуше отряд городской стражи, который длинными алебардами рознял сражавшихся. Толпу оттеснили в узкий проход между ратушей и Дворянской питейной, и, воспользовавшись тем, что стражники, напрягая все силы, удерживали натиск крестьян и горожан, дворянские молодчики за спинами стражников проскользнули в собор. Впереди возбужденной толпы Ганс с Лингартом тщетно пытались прорвать цепь стражников. Вдруг кто-то крикнул:

— К доминиканкам!

Повинуясь призыву, разгоряченная толпа с улицы св. Георгия хлынула к собору св. Иакова и под аркой, что шла под галереей хоров, — прямо к монастырю на Оружейной улице. Но монастырская калитка уже захлопнулась за беглецами, и преследовавшие столпились в узком закоулке у ворот монастыря и на Оружейной улице. Взломать крепкие ворота они не могли — не было топоров, перелезть через высокие стены нечего было и думать. Тщетно они колотили мечами и кулаками в ворота, бросали камни через стены, никому никакого вреда они причинить не могли.

В то время как осаждавшие монастырь с неистовым ревом колотили в ворота, юнкеры утоляли жажду прохладным монастырским вином. Все они, не исключая и Розенберга, бежали с поля брани невредимые, хотя и в довольно жалком виде. У Розенберга была задета шпагой правая рука, но толстые буфы рукава ослабили удар, и юнкер отделался пустячной царапиной. Все же он громко требовал «пробить собак, воющих за стеной», как он выражался, и уговаривал своего дружка Филиппа оседлать коней и вместе с двумя слугами сделать вылазку из монастыря. Но юнкер фон Финстерлор старался отделаться шутками, подзадоривая Цейзольфа тем, что он, видно, принял смуглую подружку канатного плясуна за прекрасную Габриэлу, и распространялся о том, как красавица будет издеваться над ним, когда узнает о его бегстве под натиском кучки сапожников, портных и прочего сброда. Дворянчики старались унять друзей.

Возможно, эта дерзкая вылазка и была бы осуществлена, не появись на Оружейной улице в сопровождении всего караула ратуши сам городской судья Хорнер, который именем магистрата приказал толпе разойтись. Стражники из бывших ландскнехтов с алебардами наперевес придали особую внушительность его требованию, и Оружейная улица была очищена в несколько минут. Гораздо труднее оказалось рассеять скопище в монастырском закоулке. Дюжие стражники немало потрудились, пустив в ход древки своего оружия. Несколько наиболее упорных буянов были схвачены. Однако возбуждение улеглось не скоро. В узких тесных улочках, куда постепенно отхлынула толпа из Оружейной улицы, люди то и дело собирались кучками и взволнованно обсуждали происшествие. Там раздавалось немало резких слов по адресу магистрата, который берет под свою защиту монастырские привилегии и вообще до сих пор терпит монастыри.

Большой Лингарт, Ганс и Фриц Бютнер, вооружившийся шестом канатного плясуна, так и не смогли пробиться к монастырю. Во время стычки возле питейной они были в первом ряду, но, когда толпа повернула назад, к монастырю, оказались почти последними. Только тут Бютнер заметил кровь на куртке молодого подмастерья, выступившую на правом боку. Ганс, не чувствовавший боли, уверял, что царапина пустяковая. Но Большой Лингарт чуть ли не силком затащил его на церковный двор и осмотрел рану. Клинок прошел, по-видимому, через портупею, что, к счастью, ослабило силу удара.

Ландскнехты с алебардами и двуручными мечами

С гравюры Николаса Штера.

— Цирюльник и портной заштопают тебе мигом и куртку и бок, — утешал его Большой Лингарт. Чтобы охладить разгоряченную голову, он снял свою горшкообразную шляпу, и тут обнаружилось, что одно из украшавших ее петушиных перьев сломано, а от другого осталось одно воспоминание.

— Эхма! Гляди, как они отделали мой султан! — воскликнул он, сокрушенно качая головой, а его спутники рассмеялись.

— Скажи спасибо Лаутнеру, что заодно тебе не отхватили и башку, — сказал Фриц Бютнер. — Я видел, как ловко он отразил удар Бешеного Цейзольфа.

Круглые как у совы глаза бывшего ландскнехта на секунду задержались на лице Ганса. Потом он схватил его руку своей широченной лапой и потряс ее что было силы.

— Когда мы начнем выщипывать хвосты у этих надутых петухов, может, и мне доведется сослужить тебе службу, — воскликнул он. — Ну и задал же ты перцу Розенбергу, дуй его горой! Любо-дорого было смотреть.

— Ах, дали бы мне расквитаться с ним… — начал было Ганс недовольным тоном, хотя и польщенный похвалой бывалого вояки. И он прицепил к поясу отстегнутую шпагу.

Все вместе они отправились на поиски цирюльника. Шест канатного плясуна остался лежать на церковном дворе, где его и нашли на другое утро.

Глава четвертая