За свободу

— Все мы, все согласны! — закричали хором ратсгеры, за исключением Георга фон Берметера, который не поднял руки и только сокрушенно качал головой. Эренфрид Кумпф встал, окинул взором зеленый стол и, с трудом сдерживая негодование, сказал:

— Этим решением магистрат расписался в беззаконии своих предшественников, а следовательно, возложил ответственность на себя. Увидите, кара не заставит себя долго ждать.

— Вы до того погрязли в своих еретических заблуждениях, что смеете угрожать магистрату? — воскликнул Конрад Эбергард, наступая на него. — Ротенбург добрый католический город и всегда останется таковым, готов в этом присягнуть!

— Все мы готовы! — отозвался коротконогий ратсгер фон Гиплер, а тучный фон Зейбот, засопев, добавил:

— Нет, шалишь, вам не удастся подсунуть нам кукушкино яйцо!

Эренфрид Кумпф остался невозмутим. Своими маленькими, сверкающими из-под густых бровей глазами он сверлил холодное лицо Эбергарда.

— Я не угрожаю, — возразил он, — но знайте, господин Эбергард, что там, где у вас среди бюргерства один сторонник, у меня их по меньшей мере два.

С этими словами он подхватил свою длинную мантию из простого сукна и быстро пошел к двери.

Эразм фон Муслор, проводив недобрым взглядом коллегу по магистрату, предложил перейти к очередным делам, но его предложение не нашло поддержки. Все были слишком возбуждены. Обвинение в кумовстве попало не в бровь, а в глаз. Большинство аристократических фамилий было связано между собой узами родства и свойства. Господин Эразм был вынужден закрыть заседание. Отцы города направились в питейную: гнев возбуждает жажду.

Георг фон Берметер пошел со всеми, надеясь за стаканом вина поговорить со своими товарищами и решить, насколько справедливы упреки, с которыми обрушился на них Эренфрид Кумпф. Второй бургомистр проводил коллег только до Рыночной площади, казавшейся вымершей. Там он попрощался с ними и направился домой. Он чуждался грубых удовольствий своего времени вовсе не из соображений высокой нравственности, а в силу холодности темперамента. Он рано овдовел, и Макс был единственным плодом его недолгой супружеской жизни.

Дом господина Конрада Эбергарда был расположен на южной короткой стороне прямоугольника, образуемого Рыночной площадью, напротив Дворянской питейной. Дом был трехэтажный, и верхние этажи выступали над нижними. Одной стороной дом выходил на улицу, круто спускавшуюся к трактиру Габриэля Лангенбергера, другой — на самую длинную в городе Кузнечную улицу, упиравшуюся в ворота госпиталя Святого Духа. Каменные ступеньки крыльца были стерты ногами трех поколений, но больше всего им досталось от нынешнего. Конрад Эбергард управлял не только огромным состоянием Габриэлы Нейрейтер, но и фондом вспомоществования неимущим вдовам бюргеров, а также исправлял обязанности второго бургомистра и второго старосты собора св. Иакова. Поэтому двери его дома редко оставались закрытыми. Направо от входа помещался кабинет хозяина, налево — приемная его сына, который по возвращении на родину вступил на поприще нотариуса и адвоката. Эта профессия пока еще оставляла ему больше свободного времени, чем ему бы того хотелось, и он заполнял свой досуг чтением истории Ротенбурга и поисками старинных грамот и документов в пыли городского архива.

За одним из таких пергаментов и застал его отец. Господин Конрад, быстро протянув руку, взял документ и опустился в кресло перед простым письменным столом, из-за которого Макс поднялся при его появлении. Документ был датирован 1100 годом и имел отношение к госпиталю ордена иоаннитов[41] на Кузнечной улице. Равнодушно отбросив в сторону пергамент, Конрад Эбергард сказал:

— Предоставь другим рыться в архивной пыли. Пользуйся жизнью, пока молод. Разумеется, не так, как наши городские дворянчики; ты для этого слишком серьезен. Тебе пора жениться.

— Пользоваться жизнью можно и другими, более надежными способами, — возразил Макс, крайне удивленный его словами.

— Напротив, смолоду жениться — не кручиниться, — отпарировал Эбергард-старший, тщетно пытаясь изобразить на своем застывшем лице подобие улыбки. — Ты знаешь старинный обычай нашего города: женить сыновей, как только они становятся на ноги. Для твоего же блага мне хочется, чтобы ты возможно скорей последовал этому доброму обычаю. Пришло время расправить крылья. Ротенбург для тебя лишь начало пути. Что ждет тебя здесь даже при самых благоприятных обстоятельствах? Самое большее — должность городского писца, да и то через много лет. Томас Цвейфель еще не так стар, чтобы скоро уступить свое место. Быть ходатаем по крестьянским делам? Что ж, профессия хлебная, не спорю, но стоило ли для этого кончать Болонский университет и получать докторскую степень? Нет, тебя ждет, мне думается, более завидная участь.

Макс, сидевший по другую сторону стола, широко раскрыл глаза.

— По правде говоря, я вас не понимаю, любезный батюшка. Обладай я даже честолюбием, влекущим к более высокой цели…