За темными лесами. Старые сказки на новый лад

– Ты хочешь сказать, мне следует просить о свободе? – Я рассмеялся и сел на песок. Мелкие волны, обгоняя большие, защекотали пятки – ноги мои были босы. Я устремил взгляд вдаль. – О свободе снова – в мои-то годы – стать моряком? О свободе подставлять спину лучам палящего солнца, пока не слезет кожа? О свободе надрывать пупок, удерживая руль под слепящим дождем? О свободе вновь потерпеть крушение и вновь оказаться в рабстве на берегу?

Она подплыла ко мне и… нет, она не могла сжать дымными пальцами моей ладони, но я почувствовал кожей легкий ветерок – наверное, он и был ее прикосновением. Сквозь нее можно было различить морские раковины и белые камешки на песке.

– О свободе любить александрийскую девушку, – сказала она. – О свободе пить хмельное вино.

– И о свободе жалеть об этом наутро, – со смехом ответил я.

Она рассмеялась тоже.

– А что скажешь ты о свободе позволить себе за ужином жареную куропатку с лимонами и баклажанами? Что скажешь о яйцах вкрутую, посыпанных киноварью? Или о потрохах с корицей?

Все это совсем недавно подали хозяину на ужин.

– Роскошная пища, как и роскошные женщины, до добра не доводят, – сказал я.

– А о свободе набивать карманы монетами?

Отвернувшись и подняв взгляд к тучам над морем, я пробормотал строку из «Энеиды»:

– О, на что только ты не толкаешь алчные души людей, проклятая золота жажда![61]

– Вергилий был мудр, – тихо сказала она. И тут же со смехом добавила: – Для римлянина!

Тут я впервые присмотрелся к ней повнимательнее. Женщина, знающая Вергилия, будь она хоть человек, хоть джиния… На это стоило посмотреть! Ее тело все еще состояло из тех же клубов дымчатого воздуха, но черты лица сделались незыблемы. Теперь она ничем не напоминала ту девчонку из Александрии, ее краса стала намного сложнее. Глаза, подведенные сурьмой, были серы, как дым – того же цвета, что и волосы. Тень на лице подчеркивала скулы и легкие морщинки в уголках улыбчивых полных губ. Не так юна, как показалось поначалу, но я и сам был далеко не мальчишкой.

– О, Антитез, – с улыбкой сказала она, – джинны тоже стареют, хотя жизнь в закупоренной бутылке безмерно замедляет этот процесс.

Я отвечал ей словами Гомера:

– Молодежь рассудительна редко[62].

А от себя в своеобычном цинизме прибавил:

– В лучшем случае.

– Значит, ты полагаешь меня рассудительной? – спросила она и вновь рассмеялась. Ее смех напоминал звон верблюжьих колокольчиков. – Но и крикливый попугай не менее рассудителен, говоря чужими суждениями, будто своими собственными.

– Не встречал я еще попугаев, хранящих в памяти Вергилия с Гомером, – заметил я, глядя на нее – без вожделения, скорее, словно на чудо. – Впрочем, и джиннов тоже.

– А много ли ты их видел?

– Попугаев – да. А вот джиннов – нет. Ты первая.

– Тогда ты и вправду везуч, грек: ты вызвал ту, кто почитает Аллаха, а не одну из приспешниц Иблиса.

– Да, хоть тут мне повезло, – кивнул я.

– Так каково же будет твое желание, господин?

– Меня, раба, зовешь ты господином… – сказал я. – А разве ты сама не хочешь той свободы, что так настойчиво предлагаешь мне? Свободы от заточения в зеленой бутылке, свободы от исполнения желаний любого господина, кто ее ни откупорит?

Изящная рука смахнула со лба серебристые пряди.

– Ты просто не понимаешь природы джиннов, – ответила она. – Как и природы этой бутылки.

– Зато понимаю, что такое место в жизни, – возразил я. – В море мое место было меж капитаном и гребцами. В этом доме, – взмах в сторону дворца за спиной, – я ниже хозяина и выше кухонной прислуги. А каково же твое место?

Задумавшись, джиния слегка наморщила лоб.

– Творя чудеса сотни лет, я, пожалуй, достигну более высокого положения среди джиннов, – сказала она.

Тут уж настал мой черед улыбнуться.

– Место в жизни – это игра. Жребий, – сказал я. – Оно может зависеть от рождения, от воли случая, от хитрого расчета. И посему не место красит человека. А человек – место.

– Да ты философ, – заметила джиния, просветлев взором.

– Я грек, – отвечал я, – а это одно и то же.

Джиния вновь засмеялась, кокетливо прикрыв рот ладонью. Я больше не мог смотреть сквозь нее – разве что кусок плавника на берегу темнел на фоне ее кожи, будто выцветшая татуировка.

– Пожалуй, желание не помешает нам обоим, – сказал я, устраиваясь поудобнее.

Моя нога коснулась ее ступни, и я ощутил легкую встряску, будто меж нами проскочила молния. В открытом море такое порой случается.

– Увы, сама я не могу пожелать ничего, – прошептала она. – Могу лишь исполнять желания.

– Тогда я дарю тебе свое, – шепнул я в ответ, видя внезапную грусть на ее прекрасном лице.

Она взглянула мне в глаза. Ее глаза в тусклом свете сделались золотыми, но в то же время я отчего-то сумел увидеть то, что таилось за ними – нет, не песок и волны, но некий иной мир, царство смерчей и огня без дыма.

– В таком случае, Антитез, ты просто потратишь желание без всякого проку, – пояснила она.