За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Узнав, что она неспособна иметь детей, королева плакала три дня и три ночи. Плакала в швейцарской клинике, на плече доктора, специалиста по женским недугам, закапав слезами его белый халат. Плакала в поезде по пути через Австрию, под мелькание заснеженных вершин Альпийских гор за окном купе. Плакала, когда дети из Начальной Школы встречали ее на вокзале с букетами первых весенних подснежников. А особенно горько расплакалась после того, как учитель французского вручил ей букетики, а дети запели государственный гимн Сильвании, и их дыхание заклубилось паром в холодном воздухе.

– Ну, что за важность, Маргарета, – сказал король Карел. – Из моего племянника Радомира выйдет превосходный король. Ты только погляди, какие успехи он делает в Начальной Школе. Только погляди, как он любит строить мосты, а если и есть на свете страна, которой нужны мосты, это уж точно Сильвания!

Так оно и было: через сильванские земли текла Дунава со всеми своими притоками, и потому в Сильвании, куда ни пойди, путь непременно лежал через реку, а то и через две.

Тут королева Маргарета прекратила плач: приближалось время аудиенции с французским послом, а она, в конце концов, была младшей дочерью короля Греции, с детства выученной сдерживать чувства – по крайней мере, во всем, что касалось государственных дел. К тому же, от слез на синем бархате ее платья непременно остались бы пятна.

Однако тем же вечером, пока французский посол вел деловые беседы с сильванскими банкирами, а прочие гости обсуждали последние тенденции французского искусства (как ни мала была Сильвания, при дворе тщательно следили за модой), или сидели за карточными столиками в клубах табачного дыма, королева вышла на террасу.

Вечер выдался холодным, и королева поплотнее закуталась в синюю бархатную накидку. Полная луна над ее головой тоже куталась в накидку из серых туч. В ее лучах королева спустилась с террасы вниз, прошла мимо топиаров[45], устроенных самим Радомиром Четвертым – самшитовых лебедей, плывущих по травяному пруду, самшитового оленя, спасающегося от своры давненько не стриженных самшитовых гончих. Накидка была не слишком-то теплой, и королева дрожала от холода, но продолжала идти через розовый сад, среди голых колючих кустов – слишком уж ей не хотелось возвращаться в замок и снова видеть гостей.

Так королева дошла до крокетной площадки. Сразу за ней начинался окружавший Карелштадт лес (во время турниров среди министров и придворных дам в его зарослях постоянно терялись крокетные шары). Внезапно совсем рядом раздался смех. Королева испуганно огляделась.

– Кто здесь? – спросила она.

Никто не ответил. Но под ореховым деревом, покрывавшимся множеством белых цветов по весне, стояла корзина. Королева опустилась возле нее на колени, хотя иней на траве мог бы оставить пятна на ее платье еще вернее, чем слезы, и увидела ребенка. Он был так мал, что смех, напугавший королеву, вполне мог оказаться первым в его жизни, и, лежа в корзине, махал кулачком – то ли луне в небесах, то ли королеве, чье лицо белело во мраке, словно вторая луна.

Королева вынула младенца из корзины. Безусловно, он замерз, оставленный в лесу в такую ночь, когда в Сильвании еще царит зима. И, безусловно, тот, кто оставил его здесь, детей не заслуживал. Взяв завернутого в одеяльце младенца на руки, она отнесла его – через крокетную площадку, через розовый сад, мимо самшитовых лебедей и самшитового оленя, вверх по ступеням террасы – во дворец.

– Но у девочки, безусловно, есть мать, – сказал король. – Маргарета, я знаю, как тебе тяжело, но не можем же мы так просто взять да оставить ее себе.

– Будь добр, пошли гофмейстера за пеленками, – ответила королева. – И вели графине Агате подогреть бутылочку.

– Придется дать объявление в «Карелштадт Газетт». А когда ее мать откликнется, девочку придется вернуть.

– Взгляни, – сказала королева, поднося ребенка к окну: повар разбросал по террасе хлебные крошки, и к ним слетелась стая голубей. – Взгляни: здесь, в уголке ее одеяльца, вышивка. «Люсинда»… должно быть, это ее имя.

На объявление в «Карелштадт Газетт» никто не откликнулся, хотя его печатали каждый день четыре недели кряду – с подробным описанием девочки и с указанием места, где она была найдена. Отправившись же взглянуть на ореховое дерево лично, король не нашел поблизости никого и ничего. Исчезла даже корзина.

Принцесса Люсинда росла самой обычной девочкой. Любила читать книги, только не те, какие положено любить принцессам, а книги про аэропланы, про скалолазанье и про птиц. Любила она и играть в куклы – при условии, что для них можно делать парашюты и бросать их вниз с веток орехового дерева. Королева опасалась, что в один прекрасный день Люсинда упадет, но никак не могла запретить ей лазать по деревьям, крошить на подоконник хлеб для голубей и бросать из дворцовых окон самые разные предметы (включая и королевский скипетр), чтобы посмотреть, не полетят ли.