За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2

Блойд старался не отставать от идущего впереди охранника, освещающего дорогу нервно горящим факелом. Но ноги его не слушались, шаг сбивался, цепи то и дело валились на пол, ударяя по босым ногам. Второй солдат, шагающий следом, время от времени подгонял узника короткими, но сильными толчками ружья в спину, вызывая тем самым невыносимую боль. Боль эта, родившись на поверхности кожи, не затихала, не умирала тут же. Она проникала сквозь кожу, вдавливалась глубоко внутрь изможденного тела, растекаясь в мышцах, костях, всех внутренностях и продолжала жить там внутри, медленно и как бы нехотя угасая. Но не успев окончательно затихнуть, она вдруг вновь вспыхивала, пробуждаемая новой волной боли от очередного толчка металла в арестантскую спину. Однако потуги конвоира ускорить процессию были напрасными. Блойд шел медленно, словно на его плечи взвалили непомерную ношу, которая вот-вот расплющит его, придавит своей многотонной тяжестью к холодному каменному полу, окончательно лишив его последней возможности дальнейшего движения.

Он и сам не мог разобрать, что давило его в эти минуты сильнее всего. Может, накопившаяся нечеловеческая усталость, изнурившая до предела его обессиленное тело, так что каждый шаг требовал неимоверных усилий каждой его натянутой жилки. А может, его тело налило свинцом осознание собственной вины за все те чудовищные, противные самой человеческой природе мерзости, творившиеся в стенах Крепости последние годы? Ведь это он создал все это! Это он наилучшим образом приспособил остров для пыток и убийств, это он выпустил джина из бутылки, превратив честного и преданного солдата в воплощение самого дьявола, а Крепость – в обитель ада на земле! Это он, Блойд Гут, будучи Вице-Канцлером, самолично отправлял сюда первые партии заключенных, из которых вряд ли кто дожил до сегодняшнего дня. Крепость перемалывала их, как гигантская мясорубка, а он продолжал и продолжал слать сюда все новые и новые партии человечины. Это он, восстав против Императора, повел за собой сотни и тысячи людей, заставил их поверить в себя, поверить в несбыточные мечты о свободе и справедливости. И где они все сейчас? Скольких его товарищей сожрала Крепость? И скольких еще сожрет? Сегодня он видел, как превращались в кровавое месиво спины его соратников. Кто-то из них не доживет и до вечера. И ведь в их смертях виноват тоже он, Блойд Гут, арестант номер 824.

Боль осознания собственной вины была сильнее физической боли, она переполняла, разрывала его изнутри, лишала воли, обессмысливала все его движения. Хотелось упасть на колени и выть, выть диким загнанным зверем, выть от беспомощности, от бессилия что-либо исправить, повернуть вспять. Душа его металась в невыносимых страданиях, пытаясь в поисках смыслов зацепиться хоть за какую-нибудь соломинку, хоть за что-нибудь, способное противостоять бессмысленности дальнейшего существования и всепоглощающему отчаянию. Она стонала и рвалась, она заходилась в безмолвном крике. Но не было спасительной соломинки. Не было. Бог? Нет, и Его тоже нет! Ведь будь Он на свете, разве допустил бы Он всему этому случиться? Разве позволил бы аду подняться из глубин бездны и заполнить собою весь этот остров? Нет, Бог, нет тебя! А значит, и надежды тоже нет… Лучше умереть. Лучше прямо сейчас умереть. Прекратить раз и навсегда все эти невыносимые муки. Резко повернуться и броситься на конвоира. Он же наверняка выстрелит! От страха и неожиданности, забыв про приказ коменданта, обязательно выстрелит!

Блойд приподнял опущенную голову, чтобы оглянуться и оценить шансы на воплощение своего замысла. Но первое, что он увидел, подняв глаза от серых камней пола, был помост. Поглощенный своими переживаниями, Блойд не заметил, как они миновали несколько переходящих один в другой коридоров, соединяющих административный корпус с крепостной стеной, поднялись на верхний ярус и очутились на площадке Восточной башни. Той самой площадки, с которой был устроен выход для «встречающих рассвет» узников Крепости.

Блойд оцепенел. Его словно парализовало. Ноги намертво вросли в пол, руки безвольно повисли. Прямо перед ним был помост. Но он мало чем напоминал тот пахнущий свежеструганной доской настил, каким он остался в его памяти. С тех пор по нему прошли свои последние шаги сотни и тысячи ног, до черноты зашаркав и замызгав некрашеные доски. А там, в самом конце, они и вовсе приобрели какой-то пугающе непонятный цвет. «Это кровь!» – осенило вдруг Блойда. Местами высохшая, начавшая трескаться и осыпаться, местами свернувшаяся в комковатые склизкие сгустки, похожие на отвратительных слизняков или пиявок, местами почти свежая, скопившаяся темно-багровыми лужицами с подсыхающими краями, по которым, перебирая мохнатыми лапками и потрясывая хоботками сновали стаи мух. Она была повсюду. Смывать ее с помоста после каждой «встречи рассвета» – лишний и никому не нужный труд. Зачем? Ведь завтра на эти доски польется новая свежая кровь. И послезавтра. И послепослезавтра…