В памяти Блойда всплыли давние полузабытые воспоминания о том светлом и легком чувстве, которое сопутствовало искренней детской молитве. Она всегда приносила спокойствие и облегчение. Сейчас на душе у Блойда было нехорошо, будто он только что совершил какой-то подлый и гнусный поступок.
Почти сразу он понял, что привело в смятение его чувства. Все подленькое, гнусное и неприятное крылось в том самом «пока ничего не готово». А если вдруг «все будет готово»? Если ему удастся найти решения для устранения всех препятствий? Что тогда? Захочет ли он тогда просить Создателя о продлении дней для своего товарища? Или же станет с нетерпением ожидать его кончины, сожалея о каждом проведенном в Крепости лишнем дне? О ком думал Блойд в тот миг, когда молил «не забирай его сейчас» – об Адальгарде или все-таки о себе?
«Что толку сейчас об этом думать? – отогнал от себя все сомнения Блойд. – По крайней мере пока».
И он, оставаясь в своей камере наедине, вновь и вновь прокручивал в голове одни и те же бесконечные мысли: «Цепи-нож- корабль, корабль-цепи-нож…».
Пока не появился чубатый.
День клонился к закату. Адальгард по обычаю совершал в своей камере-келье вечерние молитвы, и Блойд был вынужден коротать время в одиночестве. Он сидел на полу, опершись спиной о стену, и старался ни о чем не думать. Это было непросто, мешала все та же пресловутая заноза: «корабль-цепи-нож, нож-цепи-корабль» …
Но мало-помалу дремота стала овладевать его усталым сознанием. Перед глазами поплыли круги, замелькали калейдоскопом какие-то лица, вспыхивая на мгновение перед его мысленным взором и тут же растворяясь табачным дымом под потолком. Это курит свою любимую трубку отец. Дым поднимается под самый потолок. Потолок белый-белый, словно по нему разлит яркий солнечный свет, а дым под ним – как облака, чуть посеревшие от набранной ими влаги. Скоро они выльются дождем на иссушенную землю. А сейчас в облаках горланят чайки. Они мелькают между небом и водой черно-белыми молниями, врезаются в морскую гладь и тут же взмывают ввысь, унося в клювах только что схваченную рыбешку. Блойду нравится наблюдать за чайками, за тем, как они резвятся, как гоняются друг за другом, пытаясь отобрать добычу. Гут стоит на палубе, задрав голову вверх, и щурится от яркого солнца. Ему четырнадцать, и они в море вдвоем с Морти.
– Смотри, Морти, какая туча!
– Да. Видимо, опять будет буря.
– Конечно, будет. Даже не сомневайся. Не зря же чайки так раскричались.
– Какие чайки?
– Ну ты что, не видишь? Смотри, вон они. Вон одна, вторая, вон еще две.
– Ты что, Блойд? Это же голуби!
Блойд вглядывается в небо. Конечно же, голуби! Кто выпустил их в такую погоду? Вот-вот грянет буря. Нужно срочно укрыть их в голубятне. Блойд вытягивает руку вверх и начинает звать голубей. Птицы сбиваются в стайку и кружат у него над головой, с каждым кругом опускаясь чуть ниже. Только белоснежный чубатый голубь выбивается из общего хоровода и камнем падает вниз, прямо к вытянутой руке хозяина. Он цепляется коготками за ладошку Блойда, хлопает крыльями, перебирает лапками, усаживаясь поудобней, и начинает громко ворковать, радуясь встрече.
Теперь Блойд спокоен, голуби успеют укрыться в голубятне. Главное сейчас – пошире открыть сетчатую дверь. Сквозь зарешеченное окно голубятни Блойд смотрит на море. Там, вдалеке, маленькой черной точкой рыбачья шхуна Морти. Она очень далеко. Но Блойд отчетливо видит, что Морти стоит у мачты, улыбается и машет ему рукой. Блойд помахал в ответ. Морти не страшен шторм, он давно уже привык к штормам. И он давно уже не Морти, для всех в этом мире он Шкипер… А рядом воркуют голуби. Им хорошо, сухо и тепло в их голубятне. И Блойду тоже хорошо. Вот только стены бы лучше все-таки сделать не из камня, а из дерева. И окошко слишком маленькое. И дверь… Почему она такая мрачная и почему она закрыта? Куда делись голуби? Им, наверное, стало невыносимо в такой темноте. Их и не было здесь вовсе. Только Лесси сидит на куче соломы, с любопытством пялится на Блойда своими черными глазенками, громко воркует и хлопает крыльями. Почему-то вид воркующей крысы не вызвал у Блойда удивления. Блойд вытянул руку, и Лесси легко вспорхнула на нее, обвила пальцы своим длинным розовым хвостом и доверчиво уткнулась мордашкой в его ладонь.
Вдруг все окружающее поплыло, потеряло отчетливость и растаяло. Туманность сна стала оседать утренней росой, уступая место серой реальности. Блойд, все еще оставаясь с закрытыми глазами, вновь ощутил себя в своей камере, сидящим на полу, облокотившись спиной о стену. Испарилось море, испарилась шхуна, вместе со стоящим на палубе Шкипером, испарились грозовые тучи, застилавшие небо, и крылатая Лесси с розовым хвостом. Осталась только камера, холодные стены и… голубиное воркование.