За три моря

Никитин вернулся к Асан-беку вместе с Кашкиным и Кирей Епифановым. Старик Кашкин прежде плавал в Астрахань и мог пригодиться на головном корабле, а Киря сам увязался с Афанасием.

Когда Никитин поднимался на корабль, он увидел, что Кашкин волочит за собой мешок.

— Что это у тебя, дед? — спросил он.

— Так, рухлядишка кое-какая, — уклончиво ответил Кашкин.

И лишь тогда Никитин подумал, что оба его короба остались в ладье. Но возвращаться назад было поздно.

Афанасий успокаивал себя, что, может быть, его товары лучше сохранятся в ладье. Татары, наверное, будут охотиться за кораблём с богатыми подарками, что везёт из Москвы в Шемаху Асан-бек, а ладья может пройти незамеченной.

К тому же главное его богатство — нитка жемчуга — было при нём. Он хранил её в мешочке на шее.

Никитин прошёл на корму, где стоял посол. Асан-бек ждал татар-проводников, уплывших вперёд на разведку. Ночь была по-прежнему тёмная, но до восхода луны оставалось немного времени.

Тихо подошла лодка, и на корабль поднялись два проводника.

— Где же третий? — спросил вполголоса Никитин.

Оба ногайца, перебивая друг друга, зашептали:

— Сейят занедужил вдруг, ходить не может, по земле катается, пришлось его на берегу оставить.

— Весть дали, проклятые! — пробормотал по-русски Никитин.

На поднятых парусах караван поплыл вниз по течению реки. Прошло много времени. Всё было тихо. Лишь вода журчала под кормой да поскрипывал руль.

— Качма! — раздался вдруг громкий окрик с берега.

— Что это значит? — удивился Никитин.

В ответ ему два всплеска раздались за кормой — оба проводника бросились в воду.

— Качма! Качма! — закричали с обоих берегов реки.

— Не отвечай, — приказал посол и велел взяться за вёсла.— Нужно торопиться, а нас всё равно теперь узнали, — добавил он.

В это время над яром показалась луна, и сразу стали видны и корабль, и ладьи, бежавшие под парусом, и множество всадников на обоих берегах протоки.

О борта и палубу корабля застучали стрелы. Одна задела руку повара, другая застряла в шапке Кашкина.

— Да будет воля аллаха! Начинай! — крикнул посол.

И все, кто не занят был на вёслах, стали стрелять из пищáлей и луков. Жалобные крики раздались на левом берегу.

— Ага, попали! — воскликнул Киря, вновь заряжая пищáль.

Вдруг он, как надломленный, согнулся пополам — в горле у него торчала стрела. Взяв из его рук пищаль, Никитин послал пулю на берег.

Снова раздался крик, и Афанасий понял, что попал в цель. Ветер усилился, паруса натянулись, и корабль поплыл быстрее.

— Уходим! — крикнул Никитин.

Татары скакали вдоль берега, пуская стрелы, но скоро отстали. Видимо, путь им преградил глубокий ерик.

Настало утро. Татар нигде не было видно. Но исчезли и русские ладьи. Весь день корабль осторожно пробирался по узким протокам мимо низменных, поросших бурыми камышами островов и заводей, где доцветали последние жёлтые кувшинки и белые водяные лилии. Плыли мимо узких песчаных кос, где не умолкали всплески и резкие крики бесчисленных водяных птиц. Несколько раз слышали, как в зарослях камыша шумели кабаны. Над кораблём гудели и жужжали тучи комаров, мошек, мух и слепней.

Никитин послал мальчика-прислужника на мачту, а сам, стоя на носу, вглядывался в покрытую дымкой даль. Всё было напрасно: русские ладьи исчезли.

В полдень корабль остановился у пустынного островка. Никитин с Кашкиным снесли тело Кири Епифанова на берег и там зарыли его. Постояв у могилы, они молча вернулись на корабль.

Опять поплыли вниз по течению.

— Если застрянем, татары нас голыми руками возьмут, — говорил посол.

Он опасался мелей. На носу всё время стоял человек и измерял дно. Так плыли два дня. На ночь заходили в ильменя — длинные и узкие заливы между песчаными грядами. Там и останавливались, но костров жечь не решались.

Наступил третий день. К полудню протока стала шире, берега расступились, подул свежий солёный ветер, и комары сразу исчезли. Всё шире становилась водяная дорога, всё дальше уходили берега. Наконец корабль вышел на широкий простор. По мутной зеленоватой воде ходила крупная рябь, ветер гнул камыши на узких отмелях.

Первое море

— Ну, вот и море. Прорвались, Афанасий! Теперь найти своих, и всё обойдётся, — сказал дед Кашкин.

Корабль плыл уже в открытом море, но нигде не было видно ни одного паруса.

— Парус вдали! — вдруг закричал дозорный.

— Наши! — обрадовался Кашкин и размашисто перекрестился.

— Погоди, дед, радоваться: может, татары? — заметил Никитин, пристально вглядываясь в зеленоватую даль.

На всякий случай посол приказал приготовиться к бою. Но скоро увидели, что это русская ладья. Никитин и Кашкин хотели было отправиться к своим, но Асан-беку не терпелось самому узнать новости. Он послал к ладье душегубку, и скоро на корабль прибыли Юша, Артём Вязьмитин и самаркандский купец Али-Меджид.

Они были босые, в порванной одежде. На лице у Артёма были страшные кровоподтёки и синяки. Голова его была обвязана грязной тряпкой.

— Всё взяли, всё пограбили, окаянные! — торопливо заговорил Юша. Губы его дрожали.

Афанасий опустился на скамью и закрыл лицо руками.

— Говори, как было, — наконец прошептал он.