За три моря

— Слушай, что пишет шах Ширвана шурину своему Адиль-беку кайтацкому! — торжественно сказал он.

Пробежав писанное по-арабски послание, Асан-бек стал медленно переводить его по-татарски.

«Пишет шах Ширвана, — сказал он. — Судно моё разбилось под Терхами, а твои люди пришли и купцов поймали. И товар их пограбили, а ты бы ради меня тех людей ко мне прислал и товар их собрал, ведь те люди посланы на моё имя, а если тебе будет что-нибудь надобно у меня — ты ко мне пришли, и я для своего брата ни в чём не откажу, а людей тех ты отпусти». Видишь, как милосерден грозный и могучий повелитель наш Феррух-Есар! — воскликнул Асан-бек.

Никитин вспомнил слова Папина, подумал, не слишком ли заискивает этот грозный и могучий повелитель перед князьком разбойничьего племени, но промолчал.

— Как быть теперь? Как это письмо доставить и людей выручить? — спросил он у Асан-бека.

— Повелел Булат-бек дать тебе того самого джигита, что в Шемаху ездил, в провожатые и отправить тебя, если захочешь, к кайтахам с письмом великого шаха. Поедешь?

— Сегодня же поеду!

— Какой горячий! Нельзя сегодня и завтра нельзя — гонец отдыхать будет. А послезавтра скачите!

К кайтахам…

Через два дня Никитин и гонец шаха Яхши-Мухаммед рано утром покинули Дербент и отправились на север, в кайтацкие земли.

Ехали вдоль берега. Сначала дорога шла мимо садов и виноградников, но скоро они остались позади.

Дорога вступила в сухую, к осени и вовсе выгоревшую степь. Только седая полынь, качаясь от ветра, испускала пряный, дурманящий голову запах да верблюжья колючка норовила ухватить коней за ноги. Местами земля была покрыта блестевшим на солнце белым налётом соли.

В таких местах пропадала даже полынь и лишь какие-то странные мясистые растения оживляли мёртвую почву. Жёлтые горы непрерывно тянулись по левую руку.

Прохладное утро сменилось жарким днём. Запасливый Яхши-Мухаммед захватил с собою огурцов, груш, вишен и всю дорогу угощал ими Афанасия.

Джигит — добродушный и общительный человек — заговаривал со всеми встречными, шутил, расспрашивал о новостях и сам, приосанившись и поправив чёрные усы, рассказывал, как только что ездил в Шемаху к шаху, а вот теперь скачет по особо важному, тайному делу к Адиль-беку кайтацкому и везёт с собой русского.

Путников везде зазывали в гости и угощали всем, что было лучшего. Ночевали в небольшом ауле у родственников Яхши-Мухаммеда. Никитин скоро заснул, а неутомимый джигит до глубокой ночи просидел на плоской крыше, рассказывая хозяину и его соседям разные были и небылицы. В горах непрестанно выли шакалы, и полосатые гиены в поисках пáдали подходили к самой околице.

На рассвете Никитин разбудил Яхши-Мухаммеда. Гонец тотчас же вскочил, путники умылись из медного кувшина и, позавтракав лепёшками с кислым молоком, простились с хозяевами и отправились дальше.

Теперь вдоль дороги тянулись невысокие глинобитные ограды. За ними — яблоневые и грушевые сады, виноградники, рощи миндаля и грецкого ореха, огороды и бахчи.

Попадались тенистые леса. Кроме дуба, однако совсем не похожего на обычный русский дуб, Афанасий различал в лесу знакомые деревья: клён, осину, тополь. Но много было и незнакомых деревьев. Лес густо зарос подлеском, пестревшим плодами и ягодами. Дикая слива алыча, айва, мушмула глядели из-под ярко расцвеченных листьев. Всё это до такой степени было переплетено вьющимися стеблями плюща и обвойника, что в лес без топора нельзя было и сунуться. Яркие краски листвы и плодов радовали глаз, лес оживлялся птицами, смело перелетавшими в нескольких шагах от путников.

Однако лес тянулся недолго, и коням всё чаще приходилось перебираться через широкие полосы камней, гальки и песка.

— Зимой здесь вода бурлит — с гор бежит. Человека на коне сбить может. А летом, видишь, сухо, — объяснял Яхши-Мухаммед.

Так, поднимаясь всё выше, ехали полдня.

Лес сменился кустарником, а тот, в свою очередь, уступил место голым, словно из тонких плиток сложенным скалам да пологим склонам, покрытым лишь бурой травой. Птицы исчезли, и только сотни проворных горных черепах с деловитым видом ползали по камням. Трудно было найти место более унылое и безотрадное.

— Вон там кайтацкий хан Адиль-бек живёт, — сказал Яхши-Мухаммед, показывая на видневшееся вдали ущелье.

Он стряхнул нагайкой пыль с одежды, поправил кривую шашку на поясе, закрутил усы и пустил коней рысью.

Стаи рослых злых собак встретили их неистовым хриплым лаем. Ловко ударив самую смелую из них нагайкой поперёк спины, Яхши-Мухаммед ещё быстрее погнал коня.

Никитин старался не отставать. Облако пыли взвилось над ними. На всём скаку подъехали они к заставе, заграждавшей вход в аул, и сразу остановились.

Из невысокой башенки вышел оборванный человек в белоснежной папахе.

— Что за люди, зачем приехали? — спросил он.

— Люди шаха Ширвана, — ответил Яхши-Мухаммед. — Везём письмо от светлейшего шаха к хану Адиль-беку.

— Проезжайте с миром, — ответил страж.

И всадники въехали в аул.