За три моря

Аул кайтахов раскинулся по обоим склонам ущелья. Сакли в беспорядке громоздились по кручам. Повсюду бежала вода, вдохнувшая жизнь в этот уголок горной пустыни; она журчала под ногами, шумела, падая на дорогу с камней, пряталась в желоба и уходила под сакли, собиралась в небольших каменных колодцах под тенью тополей и тутовых деревьев.

— Здесь пленников хана держат. Только виду не подавай, что знаешь, — вполголоса сказал Яхши-Мухаммед, когда они проезжали мимо низкой длинной стены, выложенной из дикого камня и обмазанной глиной.

Никитин невольно придержал коня. Здесь, за стеной сидели его земляки — и тихий Юша и хитрый дед Кашкин.

На ночь остановились у друга Яхши-Мухаммеда — степенного, седобородого кайтаха. Сам хозяин и два его сына — рослые и красивые джигиты — провели гостей в саклю, устланную кошмами и коврами и увешанную дорогим оружием: кинжалами, мечами и щитами.

Заметив, что Никитин любуется оружием, Яхши-Мухаммед сказал:

— Кинжалы смотришь? Наш хозяин да и многие другие кайтахи — замечательные оружейники. Кайтацкие кинжалы всюду ценятся. Только при хозяевах не хвали оружие, совсем ничего не хвали — сейчас же подарят, а тебе отдаривать-то нечем.

После обильного угощения ^_— жареного барашка, риса, кишмиша, дыни — хозяева оставили гостей отдохнуть с дороги. Но заснуть им не удалось. В сакле было душно, верещали сверчки.

К вечеру снова пришли хозяева и позвали Никитина и Яхши-Мухаммеда на плоскую крышу. Опять принесли угощение — изюм, варенье из дынь и инжира, кислое молоко и солёные лепёшки.

Хозяева из вежливости ни о чём не расспрашивали Никитина. Он молча сидел на краю крыши и смотрел на вечерний аул, туда, где еле виднелась из-за оград и белых домов длинная низкая стена.

Всюду тянулись вверх чуть заметные дымки, пахло горелым кизяком[11]. Скот возвращался в аул, поднимая пыль. Мальчишки выходили навстречу, с шутками и смехом загоняли его в ограды. Никитин подумал, что и на Руси сейчас вечер. Хозяйки готовят ужин, тоже возвращается домой скотина, и пыль, заслоняя закат, поднимается над дорогой. А ребятишки выбирают своих коров овец и, совсем как здесь, в чужой земле, загоняют их во дворы…

На другом краю крыши шла беседа. Яхши-Мухаммед говорил за двоих: рассказывал новости о шахском дворе, о русских, об их странных обычаях и повадках, расспрашивал про родных и знакомых.

Кайтацкие пленники

Настало утро, и Яхши-Мухаммед отправился передавать письмо ширванского шаха.

— Ты никуда не ходи, — сказал он Никитину. — Ты русский, гяýр[12]. В этом доме тебя в обиду не дадут, пословица гласит: «Гостя почти, даже если он неверный». А на улице тебя всякий обидеть может. Подожди!

И опять Никитин стал ждать. Его знобило, клонило ко сну, кости его болели.

В полдень явился Яхши-Мухаммед.

— Всё устроил! — закричал он. — Иди, поднимай своих!

Торопливо перекрестившись, Никитин бросился вслед за Яхши-Мухаммедом.

Пленник. Персидская миниатюре XV века Константном».

Медлительный сторож провёл Никитина и шахского гонца через два маленьких дворика и ввёл их в третий. Дворик был небольшой и чистый, но откуда-то тянулся тяжёлый запах.

— Здесь, — сказал сторож.

Никитин осмотрелся вокруг, но ничего, кроме гладко выбеленных стен и одной двери, в которую они вошли, не было видно.

— Где же? — удивлённо спросил он.

Сторож показал вниз.

Тогда Афанасий увидел три вделанные в землю деревянные решётки.

Никитин бросился к одной из них и припал лицом к щели между брусьями.

— Живы, родимые? — крикнул он; потом перебежал к другой и к третьей яме.

Нестройные голоса ответили из ямы, кто-то зарыдал.

— Отпирай скорей! — кинулся Никитин к сторожу; ему казалось, что тот бесконечно долго возится с замками.

Наконец деревянные решётки были подняты. В ямы спустили лестницы, и один за другим стали выходить наверх заключённые — худые, оборванные, грязные. Они отвыкли от яркого света и закрывали лица руками.

Юша, в драной грязной рубашке, босой и измождённый, кинулся к Никитину и прижался к его плечу.

— Дедушка помер… Дяденька Афанасий, родненький, куда же я-то теперь? Куда пойду, что делать буду? — заговорил Юша и вдруг громко, по-детски всхлипывая, заплакал.

— Ничего, Юша, не пропадёшь, вместе жить будем, — уговаривал мальчика Никитин, поглаживая его грязную русую голову.

— Все вышли? — спросил сторож.

— Все, — ответило несколько голосов. — Двое не выйдут: ещё глубже нас закопаны.

Сторож пересчитал заключенных.

— Одиннадцать, — объявил он, — один лишний. Двенадцать было русских — двое подохло, должно быть десять. Кто лишний? — спросил он.

— Самаркандец лишний, — сказал кто-то из заключённых, и Никитин узнал самаркандского купца Али-Меджида, такого же худого, грязного и оборванного, как и все его товарищи по яме.

— Что стоишь, грязная собака? — крикнул на него сторож. — Ступай, сын свиньи, обратно. Жди, может быть выкупят тебя, а нет — сгноим в яме.

И он подкрепил свои слова ударом палки.