За туманом

Сидеть в пивной и плакаться в жилетку собутыльнику — это тупик, путь в никуда. Если я чего-то в своей жизни и достиг, то только благодаря тому, что учился на собственных ошибках, — закончил профессор.

Меня подвезли на машине до самого Семиречья.

Глава 14

Когда экспедиционная машина подъехала к Семиречью, пробудившаяся от долгого осеннего сна природа сладко потягивалась. Она позволяла себе немножко полениться, понежится; но в предвкушении грядущих дневных забот уже готовилась сбросить укрывающее землю стёганое росами и подбитое туманами одеяло и встретить один из последних ясных тёплых деньков короткого здесь бабьего лета.

«Ну, вот — и дома!», — предвкушая встречу с друзьями, обрадовался я.

Ещё с улицы я заметил одиноко стоящий во дворе лесничества «Урал» Семёна. Пройти мимо мотоцикла я не смог, постоял, любуясь мощной машиной, и любовно погладил его лакированный бензобак. Двигатель ещё не успел остыть.

Из времянки через приоткрытую дверь послышались пьяные громкие голоса. И сразу же зазвучали гитарные переборы, и нарочито грассирующий голос Володи пропел:

— Его я встретила на клубной вечериночке,
Картину ставили тогда «Багдадский вор».
Глаза печальные и чёрны лаковы ботиночки
Зажгли в душе моей пылающий костёр…

— Где-то уже гитару раздобыли, — почему-то мне стало неприятно.

Утреннее радужное настроение вмиг улетучилось: после романтической ночи на перевале в компании красивых, умных и жизнелюбивых людей совсем не хотелось видеть пьяные, отёкшие лица лесников. Не такой представлялась мне встреча с друзьями. Я надеялся, что меня ждут, волнуются.

Заходить в накуренное помещение не хотелось, и я, вздохнув, присел на брошенную у крыльца чурку для колки дров.

— Он очень быстро из девчонок делал дамочек.

Широким клёшем затуманивал сердца.
Не раз пришлось поплакать вместе с мамочкой,
Скрывать аборты от сердитого отца…

Отворилась обитая клеенкой дверь, и на пороге появился Сеня, красномордый и хмурый.

Он в сердцах плюнул себе под ноги — не по нраву, видать, пришлась ему песня — Сеня вырастил двух дочерей…

— А, Михаил, привет!.. Приехал?.. Как рука? — довольно равнодушно поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, кивнул в сторону времянки:

— Гуляют ребята, сегодня на работу не поедем.

— Что с «Явой»? — поинтересовался я.

— Да здесь она, вон под навесом стоит… Фару придётся поменять. Крыло ещё можно выправить, подкрасить. Ну, и колесо, конечно… Короче, рублей на сто пятьдесят ты попал.

Семён аккуратно (лесники панически боятся пожаров) затоптал окурок.

— Ну! Я погнал! «Моя» просит отвезти в город. Внучке что-то докупить в школу.

Через минуту Сеня выезжал на дорогу, по привычке не забыв попрощаться со всеми заливистым лаем. Семён был, как стёклышко, в завязке, и оттого выглядел недовольным.

Во времянке, несмотря на утро, дым стоял коромыслом. За столом сидели Пахомыч, Володя и Тимофей. Градус опохмела к этому времени достиг той самой неуловимой грани, когда здоровье уже поправилось, а вялость и отупение от многодневной пьянки ещё не наступило. Всем хотелось общаться, но, желательно, не вставая с места.

Меня пригласили за стол. Хлопая по спине, стали расспрашивать о травме, советовать, чем и как лечить больное плечо.

Пить я не стал, сославшись на головную боль. Сделав два больших бутерброда с тушёнкой, налил большую кружку чая и скорее — к себе, на дальнюю от стола кровать.

— Бутылка вина — не болит голова, — затянул было Володя, но Тимофей шикнул на него, и меня оставили в покое.

Перекусив, я прилёг на кровать. Сказалась нервная и физическая усталость.

Мужики гуляли, а я лежал, устремив неподвижные глаза в потолок. Сквозь дремоту до моего слуха, как будто издалека, доносились голоса лесников:

— В Невельске полгода болтался в резерве, — рассказывал Володя.

— На судно опоздал по-пьяному делу… Ну, мне в кадрах и говорят: «Команды укомплектованы, сидите, Смирнов, ждите, пока кто-нибудь из механиков не заболеет».

Каждый день мореманы или возвращаются, или уходят в рейс. То встреча, то проводы. Ни одного трезвого дня…

— Он мне, когда, мол, за «рубки ухода» отчитаешься?.. А какая рубка, Володя?.. Ты сам видишь: заморозки на носу, план по лесопосадкам горит синим огнём, людей нет… — сокрушается Тимофей.

Ага — это Пахомыч рычит:

— Встал я на лыжах поперёк траншеи, гляжу, а там — бабы! Мать честная!.. Винтовки побросали, мечутся.

Это он о финской компании.

— Кортик в руке скользит от крови. Перчатку сдёрнул, уронил… Да!.. Восемь девок зарезал, молоденьких, до сих пор перед глазами стоят. Пальцы на рукоятке свело, не разжать было… Взводный кортик из ладони выламывал.

Врет, наверное, хотя на правой руке у Пахомыча действительно не хватает трёх пальцев.