За туманом

В унисон моему настроению незнакомая женщина по радио протяжно, со слезой в голосе, просила «миленького» взять её с собой, обещая «…там, в краю далёком, стать ему женой…»

А как быть с Наташкой?..

Я ворочался на неудобной вагонной полке (матрас всё время сползал) и вспоминал:

— Слышь, Бур, — мы собирались отмечать день рождения дружка Валерки, и он подсчитывал количество гостей. — Ты с кем придёшь?

— Один, ты же знаешь, что с Ольгой мы расстались.

— Миш, ты посмотри на Наташку Смирнову. Она глаз с тебя не сводит, второй год ни с кем… девчонки хотят её пригласить…

Три года бродили с ней по улицам. Наташа жила во Всеволожске, и после занятий пешочком, ежевечерне, держась за руки, мы шли часа полтора до станции Пискарёвка… И всё никак не могли наговориться.

Потом, после распределения в разные конторы, я стал остывать. А, может, боялся потерять свободу…

* * *

Время, между тем, бежало своим чередом, отбрасывая назад под стук колёс прошлое и с каждой секундой приближая со скоростью курьерского поезда будущее, туманное, но такое притягательное.

Предаваться тягостным раздумьям молодому человеку не свойственно, да и под ложечкой уже начинало посасывать — наступало обеденное время. Колёса поезда заговорили уже веселее: «ни-че-го, ни-че-го, ни-че-го!..»

Ничего, прорвёмся! Хватит, Буров, нюни распускать. Что было, то было, а что будет впереди, поглядим ещё!..

Убедившись, что не спрыгну кому-нибудь на голову — в купе, к счастью, никого не оказалось, — я спустился с верхней полки. И отправился начинать новую жизнь, путь в которую, как это обычно и бывает, пролегал не сквозь невзгоды, а через вагон-ресторан.

Продвигаясь вперёд по составу, я напевал про себя:

«Милая моя, взял бы я тебя, но в краю далёком есть у меня жена…»

Тьфу, ты, чёрт, привязалась!

Когда нам предстоит десяти — двенадцатичасовая поездка поездом к бабушке в деревню, в командировку или по делам, мы, если и посещаем вагон-ресторан, то лишь затем, чтобы наскоро перекусить, подкрепиться в дороге. Другое дело, когда поездка длится долго, несколько дней или, скажем, неделю. Тогда расположенный в середине состава вагон превращается в клуб, место встречи и знакомства, а, главное, посещение сего заведения волшебным образом заставляет стрелки часов вращаться в другом темпе. Время здесь летит незаметно.

В фирменном поезде «Россия» ресторан притягателен ещё и тем, что оборудован огромными панорамными окнами, сквозь которые удобно обозревать окрестности.

Смотреть в купейное окошечко, вообще-то, очень неловко, особенно, когда лежишь на верхней полке. Приходится свешивать голову вниз, в проход, шея быстро устаёт, за окном всё мелькает. Другое дело — вагон-ресторан: белая скатерть, запотевший графинчик, ни к чему не обязывающая увлекательная беседа со случайным попутчиком. После знакомства с графинчиком собеседник сразу становится умнее, тоньше, остроумнее. Да и у тебя самого в голове откуда-то появляются очень интересные мысли. Впереди, слева через столик, лицом к тебе заканчивает ужин интересная блондинка. Одна и хорошенькая… Ты никуда не спешишь, впереди долгий путь. И пусть официант не торопится с заказом, не важно, что отбивная пересушена, а картофель, наоборот, недожарен, в купе тебя ждёт опостылевшая верхняя полка, маленькое, грязненькое, где-то внизу, окошко и бабушка, которой ты уступил своё удобное нижнее место. Бабушка большую часть времени спит (поэтому забираться наверх и спускаться неудобно) или с аппетитом, не торопясь, ест, разложив на столике извлекаемые из безразмерной корзины припасы…

Три места в соседнем купе оккупировали возвращавшиеся из отпуска во Владивосток рыбаки. У них круглые сутки дым стоял коромыслом. Четвёртый пассажир, субтильного вида мужчина средних лет, в очках, по виду служащий, в празднике жизни участия не принимал, всё больше книжку читал. Зато рыбаки гуляли так, словно на днях наступит конец света. С раннего утра начиналось хождение по вагону в поисках спиртного, к обеду все были веселыми, а вечером — ресторан до глубокой ночи. Сразу по приезду ребята уходили в рейс на Большом Морозильном Рыболовном Траулере (БМРТ) в Берингов пролив, в Бристоль, как они говорили.

Они описывали эти долгие три-четыре месяца без берега, когда из всех развлечений — лишь нескончаемые вахты и выматывающая душу качка. Под ногами — обледенелая палуба. В кубрике — неистребимый, пропитавший все запах рыбы. А вокруг, куда ни кинь взгляд, лишь серое небо и накатывающие на тебя монотонно одна за другой стылые, ленивые волны.

— Люблю море с берега, а корабль на картинке, — глубокомысленно изрекал пожилой стармех Алексеич.

Матросик Сеня Куликов, прозванный Альбатросом, возражал:

— А мне море — в кайф! Что — на берегу? Пропьешься и лапу сосешь…

Слегка пошатываясь, выплывал он в тамбур, пьяненький, расхлябанный, с папироской, прыгающей во рту, и начинал рассказывать, балансируя привычными к качке ногами: