За великое дело любви

Север… Июль, а к вечеру в камере сильно свежеет, и Яша зябнет от холода, зуб на зуб не попадает, а утеплиться нечем, даже под одеялом мерзнешь, хотя одеяло солдатское, из грубой серой шерсти, а монастырский кафтан из дерюги.

Выход какой-то надо ж искать…

Он берется за книгу и с первой же страницы снова и еще глубже проникается убеждением, что терпение тоже есть подвиг; и недаром говорится — терпение и труд все перетрут. Сколько ни обманывались люди с самых древних пор в своих надеждах, а жизнь шла вперед, несмотря ни на что. И то, что Яша читал в книге, как бы подтверждало это примерами из далекого прошлого.

А говорилось в книге, что давным-давно, более четырех столетий назад, еще при московском князе Василии Темном, два инока Валаамского монастыря, что на Ладожском озере, Савватий и Герман, ушли на Север и, перебравшись в лодке на Соловецкие острова, поселились там на Секирной горе. Глубоко религиозный уклад всей жизни той далекой эпохи часто рождал стремление уйти как можно дальше от мира с его соблазнами, а красивые картины тихой пустынной жизни неодолимо влекли к себе глубокие и мечтательные натуры. Прослышал о подвигах Савватия и Германа житель Прионежья — Зосима и упросил позволить ему поселиться вместе с ними…

Яша тут задумывается: уходили люди в глушь, наверно, не зря — от зла уходили подальше; и не зря этот Зосима присоединился к монахам, подневольный был скорее всего и бежал от барской несправедливости сюда на тогда еще совсем пустынный крайсветный остров. Может, провинились в чем-то и эти два монаха.

А мало ли народу ушло из его, Яшиной, деревни на заработки, на поиски сносной человеческой жизни? Почти половина казнаковских мужиков разбрелась по белу свету с семьями.

Но что же было дальше на острове?

«Вскоре Зосимою была построена небольшая деревянная церковь, к ней собрались мало-помалу другие любители уединенной жизни, и так было положено начало монашеского общежития на далеком Севере России…»

«А почему ж она тюрьмой стала? — задается вопросом Яша. — Да еще такой страшной!..»

Ответить, объяснить это Яше некому, он тяжко вздыхает, съеживается от холода в комок, поджимает колени к подбородку и читает дальше:

«В числе главных деятелей Соловецкого монастыря мы встречаем друга детства царя Ивана Грозного — боярского сына Федора Колычева, в монашестве Филиппа, впоследствии ставшего игуменом соловецким и, наконец, митрополитом московским. Во время его игуменства был воздвигнут главный пятиглавый Преображенский собор и другие храмы на Соловках. Он устроил дороги, соорудил кирпичный завод, мельницу, скотный двор, расширил соляные варницы, развел на острове оленей, соединил островные озера каналами и дал таким путем прочное обоснование хозяйственной жизни в обители. Монастырь рос и креп. На материке ему принадлежало 700 квадратных верст земли и 5 тысяч крепостных крестьян…»

— Ого! — удивлен Яша. — Зачем же монастырю столько земли да еще крепостных столько?

Пора быть ночи, а темноты нет, и Яша, увлекшись книгой, не замечает бега времени. В Соловках уже больше 300 монахов и до 700 слуг — послушников и «труд-ников»; обитель ведет соляной, морской, зверобойный промыслы, слюдяной, железный; постепенно обитель становится важной пограничной крепостью, вокруг нее возникает стена толщиной до шести аршин и до десяти аршин высоты, с десятками орудий и сильным гарнизоном, и вот уже крепость — опора, помогающая поморам храбро отбивать нападения иноземных захватчиков, не раз пытавшихся отторгнуть Беломорский край от России…

«Вот! Значит, было и что-то хорошее в прошлом у монастырей», — думает Яша и уже не может оторваться от книги и, будто въяве, видит, как стреляют пушкари из бойниц, и грохочут ядра, и сверкает огонь, и звенят мечи, и не сказочный какой-то Бова-королевич, а простые русские люди в одном тесном строю совершают чудеса, отгоняя от стен осаждающие их неприятельские войска.

В тесном строю, в сомкнутых рядах.

Валится один, на его место становится другой.

Что жизнь сложна и противоречива, Яша уже давно понял, она нередко так запутана, что нелегко разобраться, отчего это так, а то этак. Но сквозь мысль о сложности окружающего мира прорвалась у Яши, точно отблеск молнии, еще и другая мысль, и она привела Яшу в этот белый полярный вечер к новому открытию.

Вот он одинок, оторван от всего, что считал своим, заточен в страшную тюрьму и отрезан от мира напрочно. Его лишили, казалось бы, всего! Ан нет же, нет!

Яша вскочил и взволнованно заходил по камере, или «чулану», как ее здесь называли.

Потом Яша снова стоял на табурете у окна и смотрел, как солнце спускается в море, усеяв легкие волны нежными золотистыми бликами до самого горизонта. Почти там же, где солнце сядет, оно через короткое время и взойдет. А в промежутке будет прозрачная белая ночь. И как же красиво могли бы жить люди, господи! Почему так плохо устроена жизнь?