За волной - край света

За зиму ватага Портянки прошла до Чугацкого залива. Побывала в десятках стойбищ. Тимофей теперь знал: неведомые люди, что раздали индейцам бумаги и медали,— испанцы. Они боялись, что русские выйдут к Калифорнии, и пытались сдержать их продвижение. В нартах Тимофея, завернутые в шкуру, лежало с десяток испанских гербовых бумаг и серебряных медалей. Все это он выменял у индейцев побережья. Бумаги и медали индейцы отдавали легко.

Намного сложнее было с чугунными столбами, указывавшими на принадлежность земель побережья России. У Тимофея была карта с точными указаниями, где были поставлены столбы. Но когда он обнаруживал, что столба нет,— ближние стойбища отказывались указать, где столб и кто его вырыл. Индейцы считали столбы предметом поклонения россиян и боялись их гнева за то, что подняли руку на святыню. Около каждого индейского стойбища стояло по десятку деревянных резных столбов с изображением орла, сохатого, ворона, бобра, иных птиц или животных — хранителей племени. Им приносили жертвы, им молились, и смерть грозила каждому, кто бы посмел надругаться над ними. Столбы российские были для индейцев однозначны с их священными знаками.

Старейшина отодвинул чашку. Вытер пальцы. Жесткое, с острыми чертами лицо по-прежнему было неподвижно. Он не поднимал глаз на гостя.

Тимофей обратился к сидевшему чуть поодаль от очага толмачу:

— Передай: мы хотим мира. Только мира.

Несмотря на раздражение, Тимофей старался унять голос, говорить как можно мягче.

Но полуопущенные веки индейца так и не поднялись.

В костре ярко вспыхнула сухая былка, и взметнувшееся пламя на мгновение осветило лицо старейшины. Оно было медно-золотистого цвета и словно вытесано из куска прибрежных красных гранитов, в которые веками бьют волны, но не могут оставить на них и малой трещины. Хорошо очерченные губы старейшины были сложены строго.

— Мы не принесем зла его племени,— сказал Тимофей,— ежели разыщем и восстановим столб. Напротив, восстановленный столб станет знаком нашей дружбы.

Толмач наклонился к старейшине.

«Может, он неправильно переводит,— беспокойно подумал Тимофей,— чего-то не договаривает?» Портянка сидел со старейшиной половину дня и не добился ничего. «Как убедить его?»— спросил себя в который раз и не нашел ответа.

Толмач говорил и говорил, а Тимофей с недоверием вслушивался в гортанную речь, со странно звучавшими для слуха россиянина взрывными звуками. Речь напоминала всплески ручья. Но не тихого и медленного, а такого, что прорывается с силой через завалы, взбрасывает струи к небу, бьется, хлещет волной в острые грани камней. Тимофей, напрягаясь, пытался проникнуть в смысл незнакомых слов, но разобрать ничего не мог.

— Я знаю,— продолжил Портянка,— индейцы не сделали бы этого, ежели бы их не научили злые люди. Столбы стояли не один год. И все было, как надо. Поставим столбы и опять будем торговать и встречаться у очага в мирной беседе.

И тут словно облегчающим ветерком пронесло в хижине. Старейшина, внимательно слушавший толмача, наконец отвернулся от него и впервые поднял глаза на Тимофея. Глаза смотрели прямо и упорно. В очаге треснул сучок, но старейшина глаз не отвел.

— Белый человек,— сказал старейшина,— ты не убивал наших стариков и не забирал наших женщин. Тебе я верю. Но твоего священного столба я пока не покажу и не назову имена тех, кто его свалил. Мы поступим по-другому.

Толмач с недоумением взглянул на замолчавшего старейшину.

Тимофей ждал.

— Мы сами,— продолжил старейшина,— найдем столб и поставим его. Но твои глаза не должны видеть ни того, кто его будет искать, ни того, кто его вроет на прежнее место. Ты не хочешь зла, и я не хочу зла. Мы поступим так, как я говорю,— не дадим злой силе взять верх в твоем сердце. То, что не увидят глаза,— не узнает человек.

Тимофей, уже отчаявшийся добиться толку, от неожиданности приподнялся на почетной шкуре и, перегнувшись через очаг, хлопнул старейшину по плечу.

— Молодец!— воскликнул.— Вот молодец! Я согласен! Пускай будет по-твоему.— И отпрянул, словно обжегся.

Глаза старейшины блеснули, как обнаженные ножи.

— Почему белый человек ударил меня по плечу?— спросил он.— Белый человек недоволен?

Толмач быстро-быстро начал объяснять. Тимофей с удивлением смотрел на старейшину. Лицо того снова сделалось неподвижно и замкнуто.

— Что он говорит?— спросил Тимофей у толмача.

— Он не понял, почему ты ударил его по плечу.

— Не понял?— поразился Тимофей.— Да скажи ты ему — такой у нас обычай.— И засмеялся.

Этот смех, вырвавшийся из груди Портянки с облегчением, с несдерживаемой радостью, что наконец-то они поняли друг друга, наверно, и решил все скорее слов. Смех не требует перевода и говорит о человеке порой больше, чем он сам может рассказать о себе.

Лицо старейшины смягчилось.

— Охотники,— сказал он,— пошли в лес. Надеюсь, охота будет удачной. Священный столб белого человека,— продолжил старейшина,— мы покажем ему завтра. А сегодня пускай будет праздник.— И подвинул Тимофею миску с морошкой.