За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)

Я сидела, читала один фанфик про близнецов. И вдруг посреди обычной заурядицы что-то необыкновенное, то, что смогло помочь мне сформулировать то, что несколько лет крутилось у меня в голове, но не находило правильных слов для выражения. Потому что для меня всегда было странно, как другие люди могут обращаться с теми, кого зовут друзьями. У меня этот вопрос вообще всегда был сложным, даже обретя компанию, я продолжала лишь Таню считать подругой. Благодаря прочитанному я многое заново открыла в нас, наших отношениях. Потому что посреди того, что зовётся дружбой у подростков теперь, наша - совершенно другая. Я не понимаю, почему считается, что, простите, по**ёб - обязательная часть дружбы, мне не понять, зачем сначала смеяться и лишь после этого помогать, зачем быть грубыми и позволять себе обижать других. Я не понимаю многого в современных отношениях. Убей бог, не понимаю. Мне кажется, что это всё - ложь, всё прикрываются масками, потому что проявлять сочувствие - без скрытой насмешки, помогать - без "дружеской ухмылки", быть рядом - без тяжёлых вздохов, теперь слабость. Это так мерзко. И я не понимаю Таню. Я не понимаю, зачем искать лжи. Даже пальцы не ворочаются, не хочу писать что-то о людях, которые делают её счастливой, но.... Правда,, просто не понимаю. Почему она всегда пишет о "боли", о том, что всё плохо. Это и есть лицемерие перед самим собой и перед толпой - она говорит об этом с таким невинным смирением, что начинаешь её жалеть. Но зачем жалеть человека, если он сам не хочет себе помогать? Если тебе плохо - поделись, придумай способ справиться. Она говорит, что эти люди делают её счастливой и постоянно жалуется, жалуется, жалуется. Ничто не меняется. Я пыталась с ней говорить, как с самым близким человеком, - напрямую, сухо, жёстко. Да, покорное признание всех ошибок и ни одного ответа. Если не ищешь способа справиться с тем, что тебя убивает, значит, ты сдался, а если ты сдался, значит, и не был достоин победы. Всё просто.

Ладно. У меня ДИКО болит голова. Мне так больно. Вчера. Да, читая тот фик, я разрыдалась, вспоминая многие моменты, понимая, насколько наша дружба в нашем возрасте в наше время особенная. А потом прочла главу из своего самого любимого фика, который принёс мне немыслимое количество боли, который пишется уже четыре года - с самого моего увлечения группой, и я уже не могла больше успокоиться. Меня так судорогами пробило и так, простите, "колбасило", что было, правда, страшно. Я металась по полу, от стены к стене, от лестницы к пианино, от стола к двери. Я скребла ногтями стены, где-то на фоне слыша мысли, что нельзя ломать ногти, нельзя бить слишком громко, нельзя кричать. Из горла и груди вырывались звуки, коих я раньше в собственном производстве не слышала, меня пробивали слёзы, я почти теряла сознание - два или три раза. Я оседала на пол и вставала, я падала головой на пол и лежала, не видя ничего перед собой, а потом меня пробило, я опустилась у лестницы (кровать на "втором этаже"), и меня пробило истерикой. Я ждала, что кто-то придёт. Я больше всего на свете хотела, чтобы ко мне позвали Таню - так же, как однажды меня к ней. Я сидела без сил, был включён свет, играющая музыка причиняла боль раскалывающейся голове. Мне казалось, я схожу...нет, уже сошла с ума. Господи, как я хотела, чтобы Таня была со мной. Но со мной не было никого. Мама постучалась, но у меня не было сил ни встать, ни, тем более, что-то сказать. Она ушла, что меня задело за живое. Я думала, что смогу в этот день приподнять занавес над тем, чего она никогда обо мне не знала - об этих диких приступах, но она ушла. И пришла лишь через несколько часов. Я уже почти успокоилась, и чувствовала, что ошиблась, потому что, если она придёт, то начнёт говорить чепуху и тормошить меня. Да, так и было, когда она открыла дверь. Во мне проснулась ненависть, злость. Не можешь помочь - не вреди хотя бы. Но она "пыталась". Угрозами и грубостью моя обычно добрая и милая мать пыталась мне "помочь". В такие моменты в ней как будто что-то злое просыпается. Мне нужно было, чтобы кто-то меня просто обнял, успокоил, но она, кажется, больше беспокоилась о себе - своём волнении за меня. Не в первый раз такое. Это не страх и не боль оттого, что твоему ребёнку плохо, это страх за себя - страх потерять своё продолжение. Я прекрасно знаю, что когда ты боишься за кого-то всем сердцем и душой, не говоришь гадости и не грозишься ударить. Но было не так. И я осталась одна. Выключена музыка, погашен свет. Я онемела, потому что, как рассказать о том, что мне не повредило бы общение с психиатром, я не знаю. Она кое-как подняла меня, уговорила лечь, хотя я вновь была в каким-то предобморочном состоянии. Я легла, но во мне бурлила такая злость за то, что вместо помощи я получила это, что я не могла и слова с ней вымолвить, закрываясь в себе который раз.

Голова гудит так, что нет мочи. Завтра...когда-нибудь допишу. В этой истории успел засветиться и отец. И ещё много боли. Очень. Слишком.