За закрытыми ставнями

Чуть слышно скрипнул замок, и Зенина обдало сыростью непроветриваемого помещения. Осторожно переступил порог. Чутко слушает. Ни звука. Быстрым, тонким лучом света прорезал темноту.

В первой комнате никого, во второй — тоже. Глубоко, облегченно вздохнув, Зенин быстро привычной рукой приступил к обыску. Слава Богу, что обстановка самая скромная, почти скудная, не представляет большого затруднения.

Осмотр первой комнаты не дал ничего. Вторая… Фу, какая сырость, точно в подвале! Как может человек жить в таких условиях! И это называется снять дачу для поправления здоровья.

Какая странная обстановка! В буфете ни признака посуды, на столах ни книги, ни даже клочка бумаги. Что он, дни и ночи проводит вне дома, что ли? Даже постель точно никогда не трогается.

Ах, нет, вот и признаки присутствия чужого человека. «Ого, милый! Да вас, оказывается, посещают дамы», — подумал Зенин, поднимая с полу маленькую шпильку и тут же, на пыльном полу, заметил едва видные следы, оставленные маленькой, изящно обутой ножкой.

Что за диво! Такая старая развалина в сырой берлоге принимает молодых дам. На ее молодость указывает легкость отпечатка ног, шаг быстрый, эластичный.

Медленно, шаг за шагом, освещает пол Зенин.

Что это? Чуть не выпал фонарь из задрожавшей руки. На ножке кресла, у самого пола, Зенин заметил прилипшие ворсинки от черного сукна. Осторожно начал собирать их на бумагу. «Неужели подойдут к тем, что хранятся у меня? к ворсинкам, найденным на подушке Милочки Ромовой, о которых я пока не заявлял, не считая их серьезной уликой?»

Открывающиеся с этой находкой новые перспективы захватили у него дух…

Довольный своей находкой, он только собрался позвать Орловского, как вдруг струя холодного воздуха пронизала его спину. Пронесшийся порыв ветра сердито застучал в окно ветками деревьев. В его руке погас электрический фонарь.

По комнате разлился призрачный зеленоватый свет и в нем, плывя по воздуху, появилась чудная женская головка. Губы ее дрогнули и раздался чуть слышный, похожий на отдаленный звон серебряного колокольчика, гармонический смех.

Видение исчезло… Свет погас… Комната наполнилась удушливым смрадом… Засвистел, загудел в трубе ветер, зашуршали, застонали высокие сосны…

Невидимая рука с силой выбросила Зенина через распахнувшуюся дверь. Его встретили шатающийся Орловский и воющий Нептун. У бедной собаки поднялась дыбом шерсть, и она, отбежав подальше от дома, жалобно завыла.

Окончательно опомнились и пришли в себя трое только в квартире Орловского.

Вот тебе и результат обыска! Вот и обещание Кноппу, что в следующий раз они не придут с пустыми руками!

Не могут же они явиться в кабинет начальника уголовного розыска с детским лепетом о призрачной головке, появившейся в зеленоватом свете, об удушливом запахе, о разбросавшей их невидимой руке и тому подобной чертовщине.

От таких результатов самовольного обыска у Кноппа живо полетишь со службы.

— Нет, брат, приходится молчать.

— Но ведь реальна же лежащая на столе шпилька! — воскликнул Зенин.

— Приложи ее, дружище, к ворсинкам, собранным у Ромовых, и пока лучше помолчи — авось завтрашний праздник в Озерках даст что–нибудь более существенное.

Глава 14 Ночное

Кроваво–красный шар заходящего солнца скрылся за горизонтом и над селом Богородским спустились вечерние сумерки. Наступает ночь.

Но как ни темна она, все же не лишена своеобразной чарующей прелести.

Выйдешь за околицу — там луга начинаются. Их прорезает извилистая речка. На горизонте виден лес.

На скошенном лугу неустанно трещат кузнечики. В ближайшем болотце лягушки квакают–заливаются. Выпь плачет. Скрипят коростели. А над всем этим, все в ярких звездах, темно–синее небо огромной чашей опрокинулось.

На лугу, среди ивовых кустов, пылает костер. Над ним котелок подвешен: картошка варится.

Кругом костра сидят и лежат мальчуганы лет от девяти до двенадцати. Возле них — и дальше по лугу — стреноже- ные лошади траву щиплют, похрапывают.

Мальчуганы болтают, смеются.

Один лежит, в худой зипунишко завернулся, ручонки за голову закинул, лицо все в веснушках, как яйцо сорочье пестрое, волосенки рыжие всклокочились, а глаза — большие, серые, вдумчивые — почти не мигая, в небо уставились.

— Эй, Гришутка, что ты лежишь молча? — толкнул его сосед. — Аль опять звезды считаешь? Много ли насчитал- та?

Кругом смех.

— Не трошь его. Вот мы картошку–то съедим, а он пущай звездами закусывает, потом расскажет нам, вкусны ли.

— Я, братцы, жду, скоро ль месяц взойдет.

— По что он тебе занадобился?

— Как по что? Митька, аль ты не знаешь, что как месяц взойдет, то русалки на воде выплывут, вот он и пойдет с ними купаться.

Все опять засмеялись. А Гришутка хоть бы пошевельнулся. Заговорил потихоньку, но скорее сам с собой, чем с ребятишками:

— Вот теперь уж махонький серпок от месяца остался, а куда остатний–то девается? Вон звезда, какая она есть, такая и останется, и сонце тож — взойдет шаром, шар и закатится, а луна, вот тебе, то растет, то убавляется.