— Разумеется. Она любит меня. Но, скажите мне, когда это мешало ненавидеть?
— Вы говорите так, будто у неё есть повод.
— Есть.
Вера Александровна сложила руки на груди. Холодало.
— Сейчас я думаю. Только сейчас. Она работала здесь, Ада. Она работала со мной, а я, знаете, я никогда не была обделена вниманием.
— Знаю.
— И в те годы у меня была пара девочек, молоденькие аспирантки, боже! Она видела всё это, ходила на наши корпоративы, работала со мной, а мы…
— И Вы не знали?
— Я не хотела верить. Сейчас я вспоминаю, знаете, это всё было довольно очевидно. Но я любила её, любила, как родную. Совсем как Вас, Ада. Меньше всего мне хотелось, чтобы она оказалась влюбленной в меня.
Вера Александровна замолчала. Казалось, Ада слышала, как со свистом воспоминания, картинки из прошлого проносятся в голове женщины.
— Не надо, — прервала её девушка, — Вы сами всегда говорили мне ни о чем не жалеть.
— Я не жалею. Я просто… Знаете, Ада, не всегда нужно меня слушать. Я, как видите, частенько ошибаюсь.
— И ещё чаще бываете правы. И я тоже Вас очень люблю, — улыбнулась девушка. — Знаете, наверное, если бы не обстоятельства, когда-то я бы тоже влюбилась в Вас.
— Обстоятельства, — усмехнулась она. — Да, обстоятельства были серьезными. Таковыми и остаются.
— Но я помню, я помню, что была близка. Это правда.
— Вероятно. Однако я хорошо видела Ваши глаза на первой парте у меня под носом, — Вера Александровна рассмеялась, — и это были далеко не влюбленные глаза.
Ада покраснела и улыбнулась женщине.
— Пожалуй.
— И я бы ни за что не стала спать с Вами, если бы всё было иначе. — Преподавательница отвернулась к окну. — И я бы ни за что не стала спать с Лиличкой. Ну, пьяные мы были. И всё же. Нет. Я ужасная.
Ада подошла к ней и обняла за плечи.
— Вы не плохая. Все ошибаются.
— Я люблю юность, Ада, — призналась женщина. — Люблю молодые, полные энергии и огня глаза, свежую кожу, свежие руки и губы. Свежий ум. Да. Я люблю юность. И я знаю, что я нравлюсь. Молодые девочки со страстным желанием окунуться в литературу, в мир искусства, в науку приходят сюда и находят меня. И я, как Цербер, встречаю их у порога. Я не хочу никого ранить. Но, в конце концов, разве я виновата в том, что они влюбляются в меня? Что я могу сделать? Да, я люблю юность, люблю страсть во всем: в глазах, в разговорах, в постели. Но я не могу дать им всем того, чего они так хотят. Я не могу любить их так, как им хочется. Извините. Я не хочу быть и не буду героем чьих-то романтических мечтаний. Я просто человек, я тоже много чего хочу. Мне не стыдно за это.
— Тогда не оправдывайтесь.
Вера Александровна вложила руку лаборантки в свою ладонь.
— Если будете говорить с Лилей, передайте ей, что я извиняюсь. За всё.
— Почему бы Вам не сделать это лично?
— Потому что я не знаю, как смотреть ей в глаза.
Никогда раньше Ада не слышала от Веры Александровны подобных слов. Никогда раньше она не видела её в смятении. И вот в серой комнате, у серого окна она стояла и обнимала её, печальную, растерянную. Кажется, она чувствовала её боль.
— И ещё, — начала преподавательница, — Ирина Дмитриевна хотела Вас видеть.
Ирина Дмитриевна. О ней Ада практически забыла, и даже синяк почти сошел.
— С чего это вдруг Вы её вспомнили?
— Не вспомнила, — Вера Александровна постучала ногтем в окно, — вон она идет.
Ада как будто проснулась. Она посмотрела вниз и увидела её, как обычно, в черном, и её платок драматично развевался на ветру на пару с сигаретным дымом.
— Мне нечего ей сказать.
— Неужели?
Вера Александровна обернулась на Аду и заглянула ей в глаза. Кажется, она видела больше, чем та хотела показать, и от этого девушка почувствовала себя беспомощной. Не было никакого секрета. Нет, конечно не было и не могло быть! И всё же она не нашлась, что ответить.
— Я Вас оставлю, у меня пара начинается, и спасибо, что выслушали, — преподавательница взяла сумку и собралась выходить.
— Вера Александровна!
— Да?
— Я боюсь.
Что-то оборвалось в сердце девушки, когда она сказала это вслух.
— Милая, время — полдень, она Вас не тронет.
— Я боюсь не этого.
========== Глава 14. Игрушка. ==========
Холодная, Ирина Дмитриевна вошла на кафедру. Её платок хранил запах сигарет. Ада посмотрела ей в лицо, та звучно поздоровалась. Что-то зазвенело в груди. Ада, моя Ада боялась смотреть на неё, как будто что-то необратимое могло случиться.
Могло ли? Да, могло. Ада давно простила Ирину Дмитриевну за то, что та сделала с ней. Наверное, это случилось в тот же вечер, потому что после она всегда осторожно оправдывала её, будто знала, что стоит у женщины за душой, а потом оправдывалась сама. Видела она в ней какую-то драму или нет — я не знаю. Знаю только, что она всячески обходила её в разговорах и не желала ничего слушать. Говорила, что слишком зла на неё. И всё же — после всего — могло ли что-то необратимое случиться? Да. Могло. Многие вещи она не могла себе объяснить и ещё больше вещей — не хотела объяснять.
— Ада, присядьте, — выдохнула женщина и приземлилась на диван, не снимая шубы.
— Нам не о чем говорить, — отрезала девушка и поразилась собственной холодности.