За землю отчую.

с і* поспеть за вожаком, с возгласами: «Слава! Слава!..» — бежали станичники.

С вечера рябой Епишка и трое других воров, служившие поводырями у ордынцев, бражничали в уцелевшей избе п і дальней окраине села. Попивая белый и красный меды икрепкую брагу, неистово хвалились друг перед дружкой, кто сколько ясыря пригнал, вытряхивали из мешков награбленное и пожалованное татарскими десятниками добро - сермяжные зипуны и овчины, серебряные чарки и ковши, оловянные тарелки и ложки. День выдался на редкость удачный — чуть не сотню тарусских мужиков, баб, ребятишек постарше привели крымцы в дворцовое село...

Утихомирились поздно и, едва добрались до лавок, тут же захрапели на всю избу. Около полуночи Епишка проснулся, его душил кашель, болело в сухоточной груди. Встал, вышел по нужде из избы, бранясь, долго и мучительно отплевывался. Возвратясь, улегся на лавку, поплотнее закутался в овчину, стал засыпать. Сквозь дрему услыхал отдаленный шум, накрылся с головой. Но, когда рядом с избой раздался свист и конский топот, мигом со- скопил с лавки, подбежал к волоковому оконцу, ударом

кулака продырявил его. Возле ордынских шатров скакали всадники, метались пешие, слышались крики, звон оружия, стоны. Недоуменно таращась, рябой некоторое время стоял у оконца. Решив, что на село напали враждебные шуракальцам татары, Епишка бросился к двери. Осторожно приоткрыл ее, испуганно осмотрелся. Вблизи никого не было. Опустившись на землю, ужом заскользил к лесу.

Освоих дружках, что остались в избе, даже не вспомнил. Прижимаясь к земле, полз по дорожной пыли, навозным кучам, продирался через кустарник. Поодаль кто-то кричал, кто-то с кем-то сшибался, кого-то преследовали, убивали, а он, не осмеливаясь повернуть голову, все полз и полз к близкому уже лесу. Может, и на сей раз ушел бы, если б конь одного из тарусцев, почуяв его, не захрапел в испуге. Станичник выругался, замахнулся на Епишку копьем, но раздумал и подозвал ехавшего рядом Василька. Вора заставили подняться с земли, осветили факелом. Лесовики опознали рябого.

Рассветало. Повсюду лежали трупы погибших в схватке. Прикрывая лицо руками, Епишка шел в окружении разъяренных мужиков и баб, которых станичники только что освободили из полона. Со всех сторон на него сыпались брань, плевки и удары. Когда вора подвели к атаману, тот его сразу не признал. Заплеванный, в лохмотьях, с исцарапанным, разбитым в кровь лицом, стоял он перед своими бывшими сподвижниками из лесной ватаги, но голову не опускал, буравил Гордея злыми глазами... Вскоре туда же приволокли остальных воров. Яркий свет факелов освещал их окровавленные лица, ежащиеся в испуге фигуры, отбрасывал причудливые тени.

Попался, иуда? — приблизился к рябому Клепа. Замахнулся, но не ударил, сплюнув, отошел в сторону.

О нем сказывал? — спросил Василько у Федора.

Сквирчанин молча кивнул, однако ждать расправы не

стал, раздвигая плечом толпу, выбрался из круга.

Аль не чаял свидеться? — вертясь возле Епишки, любопытствовал швец.— Ай-я-яй!.. Запамятовал, должно, присказку: любишь гостить — люби и к себе приглашать? Запамятовал? А?.. Вот тебе, чтоб не запамятовал! — с необычной для него злостью выкрикнул он и ткнул рябого невесть где раздобытыми большими портновскими ножницами.

Погоди! -— отстранил Митрошку атаман, он тяжело дышал от ярости и желания самому расправиться с рябым.

«Какой лютой казни предать отступника и вора?.. Колесовать, содрать с живого шкуру?.. Пусть лучше люди скажут!»

Эй, молодцы! — зазвенел над селом его громовой бас.— Ведом ли вам сей вор и иуда?

Ответом были гневные выкрики.

Вы еще не все знаете! В Серпухове он с дружками не меньше беды учинили. Привели в монастырь...

Договорить Гордей не успел — люди бросились на предателей.

Ночной налет на дворцовое село окончился успешно. Спящие ордынцы были застигнуты врасплох. Мало кому из них удалось бежать, большинство было перебито. Свыше тридцати тарусских мужиков присоединились к станице. Теперь в ней насчитывалось свыше семидесяти человек, из которых две дюжины были на лошадях. Среди освобожденных из полона оказался отец Федора и Марийки, Данило,— высокий, еще крепкий старик с бритой бородой и длинной седой прядью волос на голове, заправленной за ухо. Его необычный вид и одежда — широченные штаны, большая баранья шапка в руках, привлекли внимание станичников. Клепа, Сенька и другие тарусские мужики сразу узнали деда Данилу. Вместе с ними он сидел в загоне и был осведомлен о готовящейся засаде. Когда татары, отбирая ясырь для угона в Орду, почему-то оставили его и еще четырех-пятерых мужиков постарше в селе, он сумел передать Клепе нож. В пути часть пленников незаметно для ордынцев надрезали веревки, которыми были (•вязаны их руки, и это многих спасло.

Радость захлестнула людей. Еще сегодня их держали в свином загоне, голодных, измученных свалившимися на них бедами. Большинство из них потеряли близких, видели, как горели их дома. Никто и не надеялся, что снова будет на свободе...