За землю русскую. Век XIII

Главный вазир ханского двора Есун-Тюэ, хрипящий от жира маленький татарин-мусульманин в большой чалме, явился к Невскому, в его шатёр, и передал веленье хана, чтобы Александр занял место в живой лестнице перед троном. Но тщетно жирный вазир впивался глазами в лицо Александра: и ресница не дрогнула.

   — Скажите хану, что его воля будет исполнена.

Берке с нетерпением ждал возврата Есун-Тюэ.

   — А что сделал он? — спросил Берке.

   — Ничего, государь, — отвечал вазир. — Он смотрел как голодный беркут, прикованный к рукавице охотника. Однако отвечал почтительно, и сказал, что исполнит волю твою, государь.

Берке откинулся на спинку трона и закрыл в блаженстве глаза...

...И вот наконец настал для Александра страшный миг ещё неслыханного в их роду, в роду Мономаха, униженья. Он — гроза тевтонов и шведов, тот, кто при жизни проименован — Невский! — он стоит на коленях, на самой первой от ханского трона ступеньке, и ощущает упругим касанием своих волос темя чьей-то склонённой головы, какого-то осетинского князька, приведённого к покорности.

Судя по тому затаённому шороху, который послышался вдруг в жарко надышанной огромной юрте приёмов, хан уже выступил из своего спального шатра, сейчас выйдет и дверь и двинется к трону. Сейчас он, Александр, почувствует на затылке, на шее, подошву ханской туфли... Ворот кафтана становится тесен Невскому. Жар бьёт в опущенное лицо. Узоры ковра плывут... «Ну, погоди ж ты, ишачий выкидыш! — думает, стиснув зубы, Александр. — Только бы вырваться, а будешь ты у меня лайно возить из-под мужиков новгородских».

Слышится громкий голос распорядителя шествий:

— Александр — князь русских! К тебе слово от господина соединения планет и времени и от повелителя сорока племён и народов, от Берке-хана: хан и нойоны его изъяснения твои касательно мятежа и злоумышлении в народе твоём порешили принять во внимание. Вину твою смягчаем. Будь гостем! Прошу тебя, выйди и займи твоё место в ряду царевичей!..

Распорядитель шествий протягивает Невскому руку и помогает встать с колен. Мальчик-прислужник подносит Александру в золотой чаше кумыс. Это кумыс особый. Они именуют его кара-кумыс — это напиток господ и высоких гостей. Беднякам и незнатным не полагается его пить...

С молчаливым поклоном Александр принимает чашу... Между тем на его место в живой ступени уже поставлен кто-то другой из владетелей: очевидно, тот, чья шея, по выражению татар, оказалась чрезмерно упругой...

Истязующая бессонница. Тоска завела чёрную руку свою под сердце.

Наконец-то отпущен из этого недостойного балагана, наконец-то один он в войлочной тьме своего спального шатра! Одни и те же образы перед его остановившимся духовным взором, одни и те же думы, размалывающие душу, словно жёрнов... Князь лежит полуничком, обхватив подушку, прижав её прохладною стороною, чтобы скорее уснуть.

Истязующая бессонница. Хочется дотянуться рукою до колокольчика и позвонить, чтобы отрок позвал Настасьина: дал бы чего-либо усыпляющего, — а меж тем недостаёт силы, чтобы поднять руку... Снаружи доносится упругий и всё наддающий и наддающий шум проливного дождя о шатровую крышу. «Этак вот, верно, и с ума сходят! — подумалось Александру. — Надо, надо заснуть!.. Всё ужасное ещё впереди, это только цветочки!.. Сон — телу строитель!..»

Александр понимал, что его решили убить. Иначе разно осмелились бы подвергнуть его столь неслыханному глумленью?.. Только предопределив ему смертную участь, осмелились они так поступить с ним!..

...Тяжко прошла зима... Князь стал прихварывать. Однако на людях он показывался неизменно добрым, дышащим уверенностью и силой. Он ободрял своих:

   — Ничего, ничего, ребятки! Тоску свою — под сапог! Уж как-нибудь уладимся с ханом... Скоро жёнушек, детушек своих обымете!.. Да смотрите, татарушками здесь не обзаведитеся! Знаю я вас, вы у меня народ удалой!

И не привыкшие к такой шутке князя дружинники смеялись:

   — Ну, что ты, государь, что ты, Александр Ярославич!.. От русской женщины разве на чужестранных посмотришь?.. Да всё равно как щепки под ногой: и видишь их и не видишь!..

...Однажды Александр, сидя на ложе своём, укутанный плащом на меху, придвинув к самой тахте стол, просматривал ясашные свитки. Настасьин подавал ему требуемые столбцы. Посредине кибитки тлел очаг. Время от времени юноша вставал и подбрасывал в пламя кусок сухого аргала.

   — Да, — сказал князь, глядя через стол, как возится Григорий у очага, — полено увидал бы наше, русское, берёзовое, и то легче бы стало!.. Топят какой-то дрянью!.. И огонь не тот... не русский... не греет, всё время зябну... И никогда со мной этого не бывало!..

Омыв руки из кружки над ведром, юноша возвратился к прерванному занятию. Несколько раз, украдкою от князя, он всматривался в его лицо. Затем, застыдившись немного, задал князю некий вопрос как врач.

Невский тоже несколько смутился.

   — Вот ведь ты какой у меня, а? — удивлённо и одобрительно произнёс он. — Читаешь, как в книге. Третьего дня я и сам обратил внимание, будто бы чуть с кровью стал помачиваться...