За землю русскую. Век XIII

К полудню князю и вовсе полегчало. Он встал, обулся в лёгкие валенки, чтобы не дуло в ноги, поразмялся сперва по шатру и, откушав, сел за работу — за разбор грамот и донесений, а потом стал диктовать письма и распоряженья на Русь.

Посланный от хана Елдегай известил Невского, что ему надлежит явиться сегодня на прощальную аудиенцию к хану...

Срочно велено было готовить прощальные дары хану Берке и Елдегаю и достойные подарки четырём ханшам: тем, которые пребывали на точке полного уваженья; каждая получила по кафтану из чёрных соболей, а Тахтагань-хатунь — зимний халат из выдры и такую же шапку.

Михайла Пинещинич чуть не заплакал, видя, что этакое добро уходит из русской пушной казны — и на кого же!..

   — Стоят они, суки, того! — сказал он. — По собачьему бы им полушубку подарить, да и за глаза довольно!

Невский похлопал его по плечу.

   — Радуйся, Михайла, что живыми отпускают, — сказал он. — Давай-ка собирай ребят в путь-дорогу!.. Ведь на Русь едем! — сказал он бодро, стараясь придать радости окружающим.

Сам он не очень-то верил в добрые намеренья Берке. Знал он татар. Однако опасенья Невского оказались на сей раз напрасными. Правда, не обошлось без многозначительного назидательного велеречия, однако в целом прощальная аудиенция была весьма благодушной.

   — Ну, Искандер, — сказал, вздохнув, Берке, — сегодня расстаёмся. Не уноси в сердце своём зла против меня и против благословенных орд моих. Я мог бы утопить и тебя, и народ твой в море тленья. Ты знаешь: ночью у меня огней столько, сколько звёзд. Я мог бы поднять на тебя сто тем [55] воинов. Ибо я управляю народом, который с большими трудами собрали отцы и деды мои... Я мог бы поступить с тобою, как поступаю с волосом в глазу или как с занозою. Вспомни, когда ты приехал, то ещё не успела осесть пыль крамолы твоей. Но ты хорошо сделал, что приехал и дал объяснения!.. Ты оберёг народ твой!.. Да и сам выносишь ныне ногу свою на берег спасенья... Я радостный отпускаю тебя: могущество руки моей возросло. Ты знаешь сам, что войска презренного Хулагу и сына его Абака и с ними войско картвелов уничтожены мною и рассеяны.

И ещё многое, в этом духе, говорил хан, отпуская Ярославича. Что ж оставалось отвечать Александру на это? Ярославич склонил голову и во всеуслышанье ответил по-монгольски:

   — Было бы далеко от здравого смысла пытаться противостать обвалу горы и приливу моря!..

И все присутствующие одобрили мудрое слово великого князя русских...

...Вечером того ж самого дня Берке, с глазу на глаз, грозил своему медику Тогрулу:

   — Смотри же!.. Если только он доберётся до Новгорода, то я велю зашить тебя в шкуру волка и затравить собаками!..

Медик смиренно поклонился.

   — Нет, государь, — отвечал он. — Александр-князь успеет отъехать от черты благословенных орд твоих не далее, чем покойный отец его — от Каракорума!..

Новый приступ недуга, вызванного ордынской отравой, едва не свалил Александра в Нижнем Новгороде. Однако князь превозмог болезнь и продолжил путь свой. Был ноябрь. Волга не стала ещё. Но снегу по берегам было уже много, установился санный путь, и князю легче было ехать полозом, в закрытом возке...

Возле Городца, что на Волге, заночевали в тихом белостенном монастыре на мысу, вдавшемся в Волгу. Игумен упросил Александра занять его покои. В прочих зданьях разместили дружину.

Александр, шатко ступая в своих оленьих унтах, разминал ноги, прохаживаясь по келье, и с наслажденьем осматривал беленные известью низкие своды.

— А ведь, поди, не чаяли и живы быть, — проговорил он, обращаясь к новгородцу Михайле и к двум другим дружинникам, ожидавшим от князя приказаний. — Вот видите, ребятки. Ничего, поратоборствуем ещё с вами!

Вдруг лицо князя дрогнуло и исказилось от боли. Александр схватился руками за живот. Лоб у него мгновенно вспотел. Лицо потемнело. Боль была такая, как если бы лезвие бритвы скользнуло где-то глубоко, в недрах тела, располосовывая кишки... Невский застонал...

Бережно поддерживая и давая ему ступать, как только боль внутри чуть отпускала, его подвела к раскладной походной кровати, покрытой мехами, и уложили не раздевая...

Александр старался перевести дыханье, как только боли стихали, и тогда лицо его прояснялось. А потом снопа как бы чья-то незримая рука проводила внутри у него раскрытой бритвой, доколе не исторгала у князя стон, — и вновь отпускала...

Чтобы хоть немного утишить боль, Александр стал дышать открытым ртом... И вдруг не выдержал и опять застонал...

Михайла кинулся добывать какого-то монаха, который был сведущ во врачеванье...

Александр умирал. Тесная келья наполнялась иеромонахами в чёрных одеяниях. Его исповедали и причастили. Готовили государя к предсмертному постриженью в монашеский чин, к принятию схимы[56]. И самая схима — черпая длинная монашеская мантия, и наголовник — куколь — чёрный и островерхий, с нашитым спереди белым осьмиконечным крестом, были уже освящены и покоились наготове...