За зеркалами

Дарк протягивает руку, чтобы обхватить мои пальцы, и мы вздрагиваем, кажется, оба. В этом движении нет никакой подоплёки, привычной с этим мужчиной. Ни намёка на сексуальность в сжатии сильными пальцами моих, скорее, желание поддержать. И я позволяю себе насладиться несколько секунд нахлынувшим ощущением спокойствия. Ловлю себя на мысли, что он для меня — по-прежнему тот самый океан. Только сейчас его волны не бьют, не захлёстывают с желанием покорить, сожрать и растворить неукротимой стихией. Сейчас они ласкают медленно и неторопливо, сейчас они плотно обволакивают, словно обнимая, создавая ощущение опоры под ногами. Один быстрый взгляд в его глаза, чтобы успеть поймать зигзаги молний, которые он тут же скрывает за опущенными веками. И чёткое понимание, от которого захватывает дух: в любой момент…всего лишь крошечное движение — и океан взорвётся оглушительным рёвом самого настоящего цунами желания.

— Ева?

Тихо и в то же время настойчиво, возвращая мои мысли к нашему разговору.

— Франко обратил внимание на подушку.

«— Я заметил это сразу, мэм, — юноша резко вскинул вверх голову, обеспокоенно глядя в мои глаза, на его щеках горит лихорадочный румянец, такой, словно ему тяжело даётся это признание собственной ошибки. А он уверен, что это ошибка. И именно поэтому не сказал о ней сразу. Видимо, пытался не придать значения тому, что больше никто не мог исправить. Что больше не должно было иметь смысла для Кевина. Но что-то всё же не давало ему покоя, иначе не прибежал бы в участок раньше, чем я вызвала его. Иначе не мерил бы нетерпеливыми широкими шагами несуразно длинных ног узкий коридор перед моим кабинетом, отрешённый, словно потерявшийся в собственных мыслях.

— Подушка. Она лежала под его головой не той стороной.

— Как понять не той стороной? — отчаянно пытаясь вспомнить, как выглядела подушка под головой мальчика. Я не придала ей никакого значения, когда вошла в свой единственный раз, чтобы увидеть Кевина.

— У моей матери дома…у неё такое же постельное бельё, — он словно спотыкается о собственные слова, отводя глаза в сторону, — белое с тонкими зелеными стеблями с одной стороны. С другой — абсолютно белое. Я… в детстве я непременно ложился на эти стебли, — запнулся, вспоминая, но тут же, поднял голову и заговорил быстро, впиваясь в мои глаза своими, светло-карими, с плещущимся на дне зрачков отчаянием, — Я обратил внимание, что его голова…она лежала на лицевой стороне. На тех самых стеблях. До смерти мальчика.

— А потом? — чувствуя, как зашевелились волосы на затылке от пронзившей догадки, от вспыхнувшей искры страха в глазах паренька.

— Когда медсестра начала звать врача, я вбежал в палату…Ребёнок лежал на другой стороне подушки. Положение его головы было тем же. Но мне показалось…нет, я видел, что на другой стороне

— Ты уверен?

И он прячет взгляд, зная, что тот выдаёт все его эмоции.

— Я проверил. Проклятые стебли…они были с нижней стороны.»

— То есть его убили?

Натан вдруг резко отпустил мою ладонь, и я с трудом сдержала стон разочарования, прокатившийся под кожей, когда прохладный воздух неприятно коснулся пальцев, согретых теплом его руки. Ощущение спокойствия пропало.

— Франко утверждает, что при нём никто другой не заходил в палату, кроме тех, кого называл в самом начале.

— Ты говоришь, при нём.

— Да, — кивнула, а перед глазами появилась виновато опущенная голова молодого полицейского, — он отлучался в туалет ненадолго. Его не было минут пять-десять, не больше.

— Разница во времени в два раза — довольно ощутимая.

— Это разница в пять минут, Натан, — устало откинулась на спинку стула. Странно, стоило ему отпустить мою руку, как на плечи сразу навалилась вся усталость последних дней. Словно именно он удерживал её, не позволяя прогнуться под этой ношей.

— Но это же не всё?

— Откуда это у тебя, Дарк?

Спросила неожиданно для себя же самой. Спросила и тут же прикусила язык, когда он словно встрепенулся и подался назад, испытующе смотря в моё лицо.

— Что «это»?

— Умение читать эмоции, умение угадывать мысли других людей. Откуда эта проницательность у того, кому, по сути, плевать на людей вокруг себя?

— Это самый важный навык, без которого не выжить на улице, моя девочка. Не продержаться и недели там, где кусок хлеба для одних значит гораздо больше, чем в иное время миллион долларов для других. А может, ты всё же хотела спросить, как я «читаю» тебя, Ева?

Он произнёс это слово, это проклятое «читаю» настолько двусмысленно, что меня в очередной раз словно жаром обдало. Порывом муссона, от которого, кажется, загорелась кожа. Всего одно слово — и такая бешеная, неуправляемая реакция на него.

— На самом деле, — его голос становится опасно низким, каким-то гортанным, — я бы тебя не только прочёл. Я бы тебя рисовал, потом стирал бы доооолго и с удовольствием, чтобы писать. На тебе. Писать тебя.