За зеркалами

Бросил зло, сквозь зубы, а у меня неприятно, почти болезненно сжалось сердце. Но ведь не должно. Можно подумать, я сомневалась в том, что у Дарка были женщины…и тут же прикусить губу. Почему были? Вполне возможно, что есть и сейчас. Возможно, даже какая-нибудь одна, постоянная. Ведь я совершенно ничего не знаю об этой стороне его жизни…как, впрочем, и о любой другой. Вот только от понимания ни капли не легче, и кажется, что-то тисками сжало грудную клетку, и больно и не хочется слышать ничего из того, что сейчас готов рассказать Люк. Ведь меня это совершенно не касается. Ведь не касается? И тут же закололо губы теми самыми искрами от последнего поцелуя. Зачем ему это, если они есть? Эти женщины. Или…и от этой мысли тиски сильнее сжимают грудь…она есть. Одна. Его женщина.

Но вслух лишь тихим приказом и продолжая удерживать его лицо:

— А что не так с его…с его женщинами?

Усмехнулся, дёрнувшись и высвобождаясь.

— Он рисует на них. Ножом! Он вырезает на них свои инициалы. Больной ублюдок.

Не сразу поняла, что рука безвольно повисла вдоль тела. Смотрю в лицо Люка, но вижу не его глаза, а другие. Чёрные. Внимательные. Слегка насмешливые. Прячущие на дне своего тягучего мрачного омута тысячи чертей.

— Я видел сам. Эти чёртовы две буквы его имени и фамилии. Мне даже кажется, это некий отличительный знак всех, кого трахал Натан Дарк.

А в моём сознании сотни женских лиц. Я не могу выделить ни одно из них. Только смотреть в сменяющие друг друга разноцветные глаза: синие, карие, зелёные, серые…волосы контрастных оттенков, разные формы губ и носов. Серой массой, сплошным потоком лица незнакомых, возможно, и не существовавших никогда в реальности женщин, но только от мысли, что каждая из них носит на себе его знак…

Он хотел пробудить во мне страх? Ненависть? Презрение? Подозрение? Я не знаю. Чувствую только, что он словно плеснул в меня чашей с болью. Прямо туда, где билось сдавленное железными тисками сердце. Истерически билось, трепыхалось раненой, окровавленной птицей.

— Вот почему он не может быть Живописцем, — не знаю, как выдавила из себя…но всё же смогла, глядя в окно, задёрнутое белыми шторами.

— Что?

— Ты сам сказал. Дарк предпочитает женщин. Навряд ли его будут возбуждать маленькие мёртвые дети.

Люк вдруг расхохотался, вернув меня в реальность. Отклонив голову назад и закрыв ладонью глаза, он смеялся почти минуту, чтобы, успокоившись, сложить руки на груди и наклониться ко мне.

— Ты ошибаешься, если считаешь, что Живописец придаёт этому сексу такое же значение, которое вы придаёте. Этот парень настолько зациклен на мелочах, на своём ритуале и подготовке, что момент с сексом я бы не назвал самым важным в его действиях.

— Ты никогда не говорил, каким его видишь, Люк.

Взгляд тут же стал жёстким, непроницаемым.

— Потому что я его не вижу. Но я уверен, что в каждом элементе его ритуала есть особый смысл. И тебе нужно лишь разгадать его для себя. А ещё ты можешь сколько угодно защищать Дарка и верить этому подонку, но с некоторых пор я не отрицаю возможности влечения как к живой женщине, так и к трупу.

— С каких именно пор?

— С тех пор, как понял, что мы безнадёжно проигрываем, Ева. Ты уступаешь ему по всем пунктам.

Развернулась резко, на каблуках, чтобы удержаться от желания влепить ему пощёчину. Понимая, что он прав…и не желая принимать правды.

— Ты ошибаешься. Я не играю, Люк. А значит не могу уступить.

— Это ещё хуже, Арнольд, — очень и очень тихо, еле слышно, — потому что он от игры навряд ли откажется, а значит победителем в этой игре станет именно он.

Глава 21. Ева. Натан

Ещё совсем недавно, если бы меня спросили, как выглядит Ад, я бы обрисовала место, очень похожее на больницу, на унылые палаты со светлыми стенами и стойким, въевшимся в них запахом лекарств. Место с широкими окнами, избавленными от занавесок, и исцарапанными острыми гвоздями плохо прокрашенными деревянными рамами. Место, которое с самого детства вызывало тихую панику и острое желание оказаться как можно дальше от него, не чувствовать эту ужасную вонь медикаментов и затхлого, но почти ощутимого присутствия самой смерти, кружившей под побеленными потолками в поисках следующей своей жертвы. Таким я видела больницы тогда, много лет, когда приехала вместе с матерью навестить отца. Его привезли туда прямо с работы, когда неожиданно папе стало вдруг плохо с сердцем, и обычная муниципальная лечебница оказалась ближайшей к его офису. Позже отца переведут в другую, оснащённую, по словам матери, самыми лучшими на тот момент препаратами и приборами больницу, но я уже её не увижу, так как Ингрид наотрез откажется отвести меня туда. А всё потому что в тот первый раз меня вырвало прямо в коридоре, сразу после того, как я увидела ослабевшего, но всё же сумевшего выдавить из себя грустную улыбку папу, лежавшего на кровати с белыми простынями. Он знал, чего мне стоило прийти туда, и пообещал выписаться как можно скорее, чтобы больше «не мучить свою девочку».