За зеркалами

Не знаю, сколько я проворочалась в своей кровати до момента, когда стало просто невозможно лежать, зажмурившись и прислушиваясь к тишине, обитавшей в моей спальне. Несколько кругов босыми ногами по мягкому чёрному ковру, и бесшумно встать у открытого окна, чтобы полной грудью дышать ночной прохладой. Оно не уходит никуда. Это ощущение страха. Удушающая паническая атака, при которой леденеют руки и начинает бить ознобом тело. Захлопнула окно и прислонилась к нему лбом, сильнее сжимая трясущиеся пальцы. А ведь он так и не позвонил, несмотря на то, что обещал. И тут же слабый голос разума — не хотел будить, ведь именно поэтому он тебя привёз домой. Но этот голос перебивает необходимость сбросить опостылевшую тяжесть, снова опускающуюся на плечи. Проклятое предчувствие беды и явственное понимание, с чем или кем оно связано. Маленький мальчик, оставленный под присмотром врачей в больнице…и всё же один. Правда, Люк успел напоследок шепнуть, что будущий усыновитель собирался навестить ребёнка.

— Алло, — пытаясь скрыть дрожь в голосе, — когда на том конце провода ответил слегка сонный голос одной из молодых регистраторш, — здравствуйте! Ева Арнольд, следователь. К вам в реанимацию сегодня поступил Кевин Митчелл.

— Да-да, — шорох бумаг и воцарившееся на секунду молчание, затем короткое покашливание, и трубка снова в руках у медсестры, — к сожалению, мальчик умер.

И тогда произошло то самое. Тогда взорвалось внутри всё то, что давило, стискивало всё это время, сжимало горло и впивалось острыми клыками неконтролируемого страха в кожу. Оно вспыхнуло яркой раскалённой звездой, чтобы рассыпаться, прожигая плоть насквозь кипящей смертельной смесью, причиняя адскую, нетерпимую боль.

Схватилась за шею, пытаясь сделать вздох, представляя перед глазами бледное лицо малыша с посиневшими губами, тонкое запястье, утыканное иголками с длинными прозрачными проводами. И непрошенной, такой ненужной картинкой сейчас — лица всех остальных детей, которых этот изверг отправил на тот свет.

— Как это произошло? Почему?

Не узнавая свой голос и одновременно пугаясь собственных мыслей о том, что потерян шанс. Потеряна возможность хотя бы немного подобраться к этой мрази с человеческим лицом и бесчеловечными принципами.

— Не можем сказать точно.

— Как это? Он так и не пришёл в сознание?

— Нет, он приходил в себя на короткий промежуток. На очень короткий, затем ему стало снова плохо.

— Когда это произошло?

— Примерно в девять вечера. Ваши коллеги, кажется, даже не успели с ним поговорить. Мальчику сразу стало плохо.

— Коллеги?

И сердце сорвалось камнем вниз.

— Да, мистер Томпсон и второй…он не представлялся. Они приходили к пациенту.

Закрыв глаза, выдыхая через раз, потому что каждый вздох с невероятной болью дается. Потому что кажется, что каждый выдох способен распороть лёгкие стальными лезвиями ярости и безнадёжности.

— Кто ещё заходил к ребёнку?

Молчание, шуршание и исчерпывающий ответ.

— Ещё только мистер Фоулсон, — это его несостоявшийся отец, — со священником.

— Он привёл священника до смерти ребёнка или после?

— Прошу прощения, но мне неизвестно.

* * *

Его руки тряслись, непослушные, они отказывались застегнуть пуговицу на воротнике, которую он же сам буквально несколько минут назад с каким-то упрямством расстёгивал, видимо, лишь для того, чтобы сделать глубокий вздох. Со стороны вообще казалось, что этот невысокий мужчина со светлыми волосами, закрывавшими уши и отмеченными лёгкой сединой, с небольшим, но всё же заметным брюшком, на котором каким-то чудом ему удалось застегнуть явно неподходящий по размеру серый пиджачок в крупную синюю клетку, очень сильно нервничал. Время от времени он с остервенением запускал короткие пухлые пальцы сквозь поредевшие пряди волос и смотрел куда-то в сторону, прежде чем ответить. Каждое его слово казалось хорошо взвешенным и требовало определённого времени, чтобы быть озвученным вслух. Мужчина боялся и даже не пытался скрыть своего страха, бросая затравленные взгляды то на меня, то на Люка, по традиции усевшегося на край стола и внимательно следившего за каждым его движением.

— Я не знаю, — капля пота медленно стекает по виску свидетеля, — я просто…мы просто стояли и разговаривали со священником. Нас даже не хотели пускать в палату к нему, нас не хотели. Мы еле уговорили.

— Достаточно!

Люк быстро посмотрел на меня.

— Вы уже повторяетесь, Фоулсон, — попыталась придать голосу мягкости.

— И это откровенно раздражает, — недовольно произнёс подошедший ко мне Люк.

— Мы уже любили мальчика…мы его успели полюбить, — показалось, что глаза Фоулсона влажно блеснули.

— Да, я понимаю, вы свободны. Пока. — и он, не скрывая вздоха облегчения, покидает кабинет с такой неожиданной и кажущейся совершенно несвойственной его короткой, немного тучной фигуре лёгкостью.

Люк покачал головой, провожая глазами вышедшего.

— Только не говори, что не веришь ему. Несчастный, кажется, чудом сердечного приступа избежал.