Забайкальцы. Книга 2

— Коня, живее!

— Слушаюсь.

Когда казак вышел, Фрол молча поднялся с табуретки, засобирался в дорогу.

— К вечеру вернешься? — спросила его тоже опечаленная случившимся Зина.

— Едва ли. На фронт надо сегодня же, а тут видишь, беда какая…

Он привлек к себе Зину, поцеловал и вышел. Фрол знал, что семья Кларка проживает в небольшом бревенчатом доме на углу Енисейской и Камчатской улиц. Туда и погнал рослого темно-карего коня. Три конных казака рысили позади, тот самый, что привез известие о гибели Кларка, рассказывал своим спутникам:

— Зазря погиб командир, можно сказать, сам напросился на смерть. А утром-то, когда мы вместе с пехотой позицию держали, он такой веселый был. Похаживает вдоль окопов, плеточкой по голенищу похлопывает, подбадривает нас, чтоб не робели. Я спросил его, говорю: «Много их, товарищ командир, белых-то?» А он мне: «Чего их считать, сколь есть — все наши будут. Сыпанем им соли на хвост!»

Ну и всыпали действительно, побили их много, а потом всугонь погнались за ними. Под Каштаком задержались они немного. Обошли мы их с фланга и тут бы им наклали, кабы не сплоховал командир наш, пожалел их. «Стойте, говорит, ребята, живьем возьмем их, чего губить людей понапрасну. Поеду к ним, образумлю, уговорю, чтоб сдались без боя». Мы ишо отговаривали его, да где там, не послушался. Подъехал он к ним один, а их человек двадцать выехало навстречу. Начал с ними что-то говорить, и вдруг хлоп — выстрел! И повалился с седла командир наш.

Мы сразу же в атаку на них, обозлели и взяли их в работу. Под офицером, который стрелял в Кларка, коня убили и самого его зарубили, да что толку-то: Кларка уж теперь не вернешь.

В доме Кларка шло приготовление к похоронам. Четверо рабочих-красногвардейцев, соорудив в углу ограды верстак, строгали доски, сколачивали гроб. Один из них, сидя на окантованном, гладко обструганном столбе, выдалбливал на нем долотом и полукруглой стамеской фамилию, имя и дату смерти погибшего.

Фрол спешился, передал коня казаку и поспешил в дом. Пригибаясь в сенях, чтобы не стукнуться головой о косяк, он прошел в комнату, где на двух столах лежал покойник. Смерть уже наложила на Бориса Павловича свой отпечаток. Недавно свежее и загорелое лицо его теперь стало цвета мрамора, оттого темнее кажется обрамляющая лицо бородка. Его уже обмыли, надели на него чистую гимнастерку, подпоясали ремнем, сложили на груди руки, приготовили Кларка в последний путь.

В обеих комнатах дома и у тела погибшего командира полно людей. Тут и рабочие — друзья Кларка, красногвардейцы, конники-аргунцы из его сотни. Вдова покойного, молодая белокурая женщина в темном платье, сидела на табуретке и молча, безутешно плакала, уронив голову на стол, к ногам мужа. Трудную жизнь выбрала она, став женою революционера-подпольщика, но никогда не каялась в этом, не хныкала, не жаловалась на судьбу. Об этом Фрол не раз слышал от самого Кларка. Она шла с мужем рука об руку, помогала ему в трудном и опасном его деле. С кучей детей она последовала за мужем, когда его, закованного в кандалы, погнали на каторгу. Вместе с ним была в эмиграции, делила с ним и горе и радости. И вот потеряла его в то время, когда свершается уже то, за что боролся он всю свою сознательную жизнь.

Рядом с нею стоит девочка лет девяти, очевидно старшая дочь, и, заливаясь слезами, глаз не сводит с отца. Вторая, поменьше, плачет, уткнув в колени матери белую как лен, кудрявую головенку. А рядом сердито насупившийся мальчик уставился глазами в пол, держит за руку белоголовую сестренку лет пяти. И еще двое самых маленьких, мальчик и девочка, сидят на кровати, забавляются куклами из пестрых лоскутов, не понимают глупые дети, какое великое горе обрушилось на них.

Все это увидел Фрол, войдя в комнату. Тяжело ступая, подошел к столу, снял фуражку, встал у изголовья покойного.

— Эх, Борис, Борис, — заговорил он глухим, дрогнувшим голосом, — вот где нашел ты свою смерть… доверился каким-то гадам…

Вдова со стоном всхлипнула, схватилась за сердце. Фрол подошел, присел рядом на скамью, привлек старшую девочку к себе.

— Крепись, Анна Андреевна, голубушка, — заговорил он, — горе твое безутешно, а только помни, что ты мать, мать детей Бориса… которых надо вырастить… сожми в кулак сердце и переживи.

Она подняла голову, глазами, полными слез, посмотрела на него, хотела что-то сказать и не смогла.

— А мы, забайкальские большевики, — добавил Фрол, — Кларка не забудем и семью его в беде не оставим.

Хоронили Кларка в тот же день. Сотни людей провожали его с алыми знаменами и пением революционных песен. Гроб с телом своего командира на руках несли казаки-аргунцы его сотни. За ними вели командирского коня, оседланного, под черной попоной.

Шли за гробом соратники Бориса: командиры, комиссары, в числе их Шилов, Бутин, Балябин и другие его боевые друзья. Несли на руках детей покойного, под руки вели его вдову и старушку мать.