Забайкальцы (роман в трех книгах)

Сразу же после их ухода в избе снова заговорили о предстоящем сражении с белыми. В разговор не вступал Семенихин, принявшийся за письмо в Алтагачан Киргизову. Молчал и Федоров. Поставив между колен шашку и навалившись на нее грудью, он недовольно морщился, слушая речи соратников. Почти все они высказались за то, чтобы в среду, а это ровно через два дня, вступить в бой с белыми, несмотря на их превосходство в людях и в боевой технике. Все были уверены, что алтагачанцы подоспеют вовремя, и не сомневались в успехе.

«Рассуждают, как дети малые», — начиная сердиться, думал Абрам. Наконец и он попросил слово.

— Куда вы торопитесь, на пожар, что ли? — заговорил он с досадой в голосе. — Давайте дождем ответ от Киргизова, тогда и выступим. Ведь нельзя же наобум-то действовать. Как можно надеяться, что они обязательно прибудут вовремя? А если не получится у них так, опоздают они хотя на полдня, тогда что?

— Не опоздают, — раздался чей-то не совсем уверенный голос. Но другие, более энергичные голоса всколыхнули наступившую было тишину:

— Панику разводишь, товарищ Федоров!

— Нечего теперь, раз уж начали, а ждать да догонять — гиблое дело.

— Викулов в лепешку разобьется, чтобы доставить пакет вовремя, а уж насчет выступления алтагачанцев и вовсе нечего сумлеваться.

— Главное, что беляки-то не остерегаются, не ждут нападения, а как пронюхают про нас, во сто раз хуже будет.

И хотя Абрама поддержал Семенихин, с мнением их не согласились и большинством голосов решили: первыми выступить с белыми в бой, остающиеся два дня употребить на подготовку к сражению и на то, чтобы больше привлечь в свои ряды добровольцев из жителей окрестных сел.

Обосновавшись в Кавыкучах, семеновцы вели себя на редкость пассивно. Они, очевидно, отвыкли от боев и тревог военного времени и не чуяли нависшей над ними опасности. А повстанцы Музгина в этот момент не теряли времени даром, и за эти два дня отряд их увеличился более чем вдвое.

В назначенный день партизаны Музгина под прикрытием ночи подошли на рассвете к Кавыкучам. Здесь они разделились на два отряда: один взял под свою команду Музгин, другой — Федоров.

Спешив свой отряд и оставив под горой лошадей с коноводами, Музгин занял довлеющую над поселком сопку. Федоров занял сопки правее села и, как было условлено, выслал вверх по Газимуру конный разъезд, в задачу которого входило встретиться с отрядом алтагачанцев и установить с ними связь.

Выслав разъезд, Федоров прошелся по гребню сопки, где цепью залегли бойцы его отряда, и, найдя место поудобнее, тоже прилег за большим камнем.

«Самое бы сейчас время наступать, — подумал он, приглядываясь к темнеющему в низине поселку, — залпанули бы по ним с двух сторон, а сверху-то алтагачанцы поднажали, да еще пулеметов хотя бы парочку, вот и паника у беляков спросонья-то. Вполне могли бы захватить у них обозы и оружие, и патронов разжились бы».

Медленно надвигалось утро, на синем, все более бледнеющем небе гасли последние звезды. Стало отчетливо видно дымивший всеми трубами поселок, дома, дворы, даже лошадей, которых гнали по улицам на водопой к ключу, снежно белеющему за селом широкой ледяной накипью.

Хотя и наступил март, солнопеки[96] оголились от снега, большие проталины появились на еланях и пашнях, смачно чернели двойные пары, но по утрам еще подмораживало крепко. Партизаны в цепи мерзли, а потому то и дело сбегали с гребня вниз, хлопая себя по бокам рукавицами, топтались на месте, отогревая мерзнущие ноги. Лишь те, у которых поверх полушубков надеты еще и дохи, лежали в цепи, тихонько переговариваясь:

— Жмет мороз-то, прямо-таки по-зимнему!

— Чайку бы горячего.

— Где алтагачанцы-то, подохли, што ли, они там?

— Митингуют небось, идти на выручку али нет. Им-то што, своя рубашка ближе к телу.

На восходе солнца от высланного разъезда примчался связной. Оставив коня внизу под горой, он по косогору бегом к Федорову. Тот, заметив посланца, поднялся из-за укрытия и, сунув за пазуху бинокль, поспешил навстречу.

— Едут! — выдохнул запыхавшийся гонец, подбегая к Федорову. Остановившись, малорослый русобородый связной вытер рукавом дохи вспотевшее лицо и, то глядя на Федорова, то переводя ошалело-радостный взгляд на окруживших его партизан, продолжал: — Едут, алтагачанцы наши едут. Сотни три, не меньше, двумя колоннами прут. Мы как завидели их, сразу определили, что наши это. Михей мне приказал: крой к Федорову, расскажи, что так и так, а мы, говорит, подождем их.

— Э-э, — разочарованно протянул Абрам, — так ты толком-то не выяснил, наши это или нет?

— Да ну-у, товарищ Федоров, Михей в бинки-то[97] даже одежду усмотрел на них, так же одеты, как и мы, в шубы и дохи. А вить на беляках-то форменная обмундировка, все больше японская. Не-ет, наши это.

— Ладно, езжай к Музгину, доложи ему обо всем.

— Слушаюсь.