Забавы мертвых душ

Женя сидел в ее гостиной на низком неудобном стуле. Стул этот она выдернула из-под трюмо – такого же низкого, на точно таких же гнутых изящных ножках. Когда он уселся, колени его едва не уперлись в подбородок. И она видела, что ему неудобно. А пересесть в кресло или на диван не предложила. И он не стал самовольничать. Надеялся на установление контакта. Но его не случилось. Сироткина с первых минут вела себя настороженно и агрессивно. И пару раз даже прозвучала угроза, что будет жаловаться, потому что она в горе, а ее не оставляют в покое.

И он разозлился.

– Что вы делали той ночью, когда была убита ваша мать? – чуть прикрыв веками глаза, спросил он.

Осипов прекрасно знал, как бесит собеседника, когда он так вот смотрит на него сквозь ресницы. Лиза, к слову, нервничала иногда так, что скатывалась в истерику.

Кстати, о Лизе! Он так и не понял двусмысленных намеков в ее гневных сообщениях. Угрожала ему? Угрожала. Ему сначала сделалось смешно, а потом он почувствовал невероятную усталость.

Да, она ему надоела. Да, он от нее устал…

– Вы меня не слушаете? – смотрела во все глаза на него Сироткина.

– Извините, отвлекся. – Он решительно встал, у него заныл копчик от неудобного, низенького, почти детского стульчика. – Так что вы делали той ночью?

– Знаете, спала, – взмахнула она руками. – И предыдущую ночь спала и следующую тоже.

– И хорошо спали? – поинтересовался он, обходя ее гостиную по периметру.

К слову, гостиная была очень просторной. С широким окном на южную сторону. Вид потрясающий. Наверное, Зинаиде Павловне было жаль расставаться с этим видом, когда она оставила квартиру семье своей дочери и съехала в «однушку».

– Хорошо, – выпалила Сироткина, наблюдая за его перемещениями по своей гостиной с явным недоумением.

– И даже новость, что вашей матери больше нет, что она умерла от рук убийцы, не заставила вас переживать? – Он ядовито ухмыльнулся.

– Я… – Она покусала губы, понервничала минуту. – Я выпила снотворное. И уснула.

– Вот видите, гражданка Сироткина, вы в малом, но солгали мне. Как я могу вам верить во всем остальном?

Этот прием Осипов любил. Выходя из себя, допрашиваемый начинал сыпать словами, выбалтывать лишнее. И зачастую среди этой словесной шелухи Осипову удавалось отсеивать кое-что любопытное.

– Я вам не вру! – с легким повизгиванием возмутилась Сироткина. – Я сплю ночами.

– С мужем спите или одна?

– Муж в больнице, и вам об этом известно. – Тонкие ноздри ее аккуратного носика трепетали от гнева. – По этой причине я сплю одна.

– А до этого? Когда вы решили с ним развестись, и до того момента, как он слег в больницу? Вы спали с ним?

– Вы вообще не в себе! – выпалила она, прикладывая ладонь ко лбу.

Ее растерянность ему нравилась. Сироткина не понимала, куда он клонит.

– Вы помирились, я слышал?

– Да. Мамина смерть нас помирила. А что? – снова вызов, снова гнев.

– Нет, ничего. Беда часто сплачивает…

Осипов остановился у посудного шкафа со стеклянными стенками и дверцей. Полки с дорогим фарфором словно парили в воздухе.

– Красивая посуда. Дорогая, не новодел. Зинаиды Павловны?

– Что-то да, что-то нет. Мама не стала забирать, потому что в ее квартире не было места. Но кое-что из очень редкого она все же забрала.

– Редкого? – поднял брови Осипов, почувствовав неприятное беспокойство. – Что вы имеете в виду?

– У нее была пара довольно редких и дорогих вещиц, – нехотя, будто через силу обронила дочь Зинаиды Павловны. – Шкатулка и статуэтка пастушки. Мама всегда тряслась над ними. Еще когда я была ребенком, не позволяла мне брать их в руки. Когда выросла, убрала подальше. И с собой на новую квартиру увезла.

Осипов мысленно прошелся по квартире убитой пенсионерки. Не было там никакой пастушки и шкатулки. Он не видел ничего такого. Дочь, которая при нем осматривала содержимое шкафов матери, не обмолвилась ни словом о редких вещицах.

– Вы считаете, что мне было до этого?! – задохнулась она гневом. – Мою мать убили! А я стану фарфор по шкафам искать?! Ну, вы, товарищ капитан…

– Хорошо… Допустим… Но вы ведь заходили туда еще?

– Да. Нужно было вещи забрать для похорон. Мама готовила. У нее лежал узелок, – проговорила Сироткина, роняя руки. – До сих пор поверить не могу.

– Фарфоровые вещицы были на месте? – продолжил настырничать Осипов.

– Не знаю… – Она равнодушно пожала плечами, так же безразлично глянула. – Не видела. Может, не попались. Может, мама их давно продала. Не могу сказать.

– А фото этих вещей у вас имеется?

Она подумала мгновение, кивнула. И сразу полезла в выдвижные ящики посудного шкафа. Альбом с фотографиями раскрылся на середине. На фото, где их семья – мама, папа, дочка – была запечатлена в этой вот самой комнате, отчетливо были видны шкатулка и статуэтка пастушки. Стояли на широкой подвесной полке. Прямо над их головами.

– Я возьму фото? – Он уже тащил его из альбома. – И мне хотелось бы, чтобы вы еще раз внимательно осмотрели квартиру матери. Может так оказаться, что эти ценные вещи послужили причиной убийства.