Забавы придворных

Тот же король повелел обиходить Фонтенбло и обвести стенами широкое пространство, холмы и долины, ключи и леса, чтобы он мог останавливаться там себе на удовольствие, и когда дома были уже выстроены, садки и стены, рвы и водопроводы сделаны, селянин, живший неподалеку, пожаловался, что часть его поля заняли королевскими стенами и домами. Когда это дошло до короля, он велел дома снести и стены срыть, оказав такое внимание малой жалобе, что многие обвиняли его в неразумии, вместо того чтоб воздавать заслуженные хвалы его милосердию. Он не удовлетворился, пока селянин не попросил много более выгодного для себя обмена и получил даже лучше прошеного.

Отец его, Людовик Толстый, подчинив Францию мечом и начав владеть ею свободно и неколебимо, сделал королем своего первородного сына Филиппа[804]. После помазания и клятвы верности, принесенной всей Францией, тот отступил от отцовских нравов и уклонился от отеческих установлений, сделавшись всем тягостен высоким надменьем и самовластной заносчивостью. Случилось по воле Господней, что однажды, когда он в сопровождении многих всадников пустил коня вскачь в той части Парижа, что зовется Греве, черная свинья, выскочив из навозной кучи на берегу Сены, кинулась под ноги скачущему коню. Споткнулся и рухнул конь, и всадник, сломав себе шею, скончался, а свинья внезапно погрузилась в Сену: никто из людей не видел ее до этого, и после она никому не показывалась. Тогда отец его Людовик Толстый — а скорее Господь, исторгнувший Францию из львиного зева[805], — поставил на его место Людовика, кроткого и благочестного, как Давида на место Саула.

Этот король Толстый, будучи побежден, как выше сказано[806], Генрихом и придя в Понтуаз, явился всем сотрапезникам за столом весьма радостный, не с печатью или печалью побежденного, но с ликованием победителя. Когда сотрапезники дивились и спрашивали о причинах столь великой радости при таком поводе для скорби, он отвечал: «Во всех областях Франции со мной часто приключались вещи вроде нынешних, и от частоты злоключений я очерствел и мало их боюсь; но вот Генрих, король англов, что ныне нас одолел, живущий в непрестанных успехах и никогда не претерпевавший никакого несчастья: приключись с ним то же, что с нами, он опечалился бы нестерпимо и безмерно и от чрезмерной печали мог бы обезуметь или умереть — добрый король, всему христианству нужный. Посему я почитаю его победу моим успехом, затем что иначе мы бы его лишились». Это был ответ, заслуживающий подражания и чуждый зависти.

Тот же король, в ту пору, как его князья еще боролись с ним, а Тибо, граф Шампанский[807], был князем князей, ему враждебным, побеждал графа во многих сшибках и день изо дня делался ему ненавистнее. Графу же благоволил римский император и склонял его к войне, а с ним и князья его державы. Когда стало очевидно, что Людовик сильнее в войне, пришли к нему послы от императора римлян, говоря: «Передает тебе император римлян и предписывает: буде хочешь ты наслаждаться покоем твоего королевства и собственным благоденствием, должно тебе в течение этого месяца заключить мир и союз с графом Тибо по его желанию и к его чести; буде же нет, он, император, еще до истечения месяца обложит Париж осадою, и тебя в нем, коли выкажешь ты такую опрометчивую дерзость, что станешь его дожидаться». Отвечал им король: «Tpwrut Aleman!»[808] Этот ответ кажется всем немцам весьма оскорбительным, и из-за такой насмешки часто бывает много ссор меж ними и чужеземцами. По-моему, это был ответ бесстрашного сердца и уравновешенного духа.

Еще когда между ним и Тибо была вражда смертельная, то есть опасная до смерти, но и бессмертная, поскольку непрекращающаяся, мудрецы не могли найти никакого пути к миру. Но Господь, бичующий своих сынов, которых приемлет[809], когда и сколько хочет, остроумно обуздал их ярость таким образом. Король прятался в лесу под Шартром с большим вооруженным отрядом ратников, намереваясь послать подстрекателей, чтобы его враги шартрцы ринулись на него неподготовленными. И вот граф Тибо, свершая свой путь в неведении о том, что тут затевается, проходит близ короля без всякой тревоги. Видя, что тот идет ему в руки, и низко ценя такой успех, поскольку это вышло по случайности, без его усилий и забот, король удержался и через гонцов выговорил графу, посоветовав никогда не шествовать с беспечностью, покамест у него есть недруги, и позволил ему свободно уйти. Кого не тронул бы победитель, побежденный милосердием, и враг, оказывающийся отцом по благодушию?