Забавы придворных

Кроме того, я и мои люди всегда воевали за господина моего на свой кошт и отказывались от всего, что нам благожелательно предлагалось, и где бы ни было нужды нападать или защищать, были мы во всякой сшибке впереди вождей или по крайности в ряду с ними. Пусть, однако, не думает рыцарство, во многих и великих делах испытанное, что я возвысил голос спесиво или надменно. Вы слушаете человека, обвиненного и говорящего в гневе перед своими завистниками и клеветниками, который хвалится своими заслугами не от спеси, не для славы, не праздно, но чтобы вызвать льстецов, предо мной сидящих и слушающих: если у них есть какие-то заслуги или достойные причины хвалиться, пусть поведают о них открыто и приведут в свою защиту добрые дела, коих нельзя отрицать, или по крайней мере прекратят тайно преследовать тех, кому боятся подражать или внимать в открытую». Речь эта вызвала большой ропот, и все взоры обратились на него. Король же сказал: «Я желаю, чтобы был учинен праведный суд в согласии со всем сказанным и чтобы не было постановлено ничего беззаконного, будь то от приязни или от ненависти. И я прошу вас в сем случае вспомнить, что когда в Париже в моем жилище сидел господин мой король Людовик и я с ним, а подле стоял мой виночерпий, внезапно вошел в дом Гильом, граф Арундел[857], только вернувшийся из Иерусалима, коего никто из нас не видал три прошедших года, и, коротко нас приветствовав, быстро отбросил свой шерстяной плащ, что зовется склавиной, и живо схватил сосуд с вином. Виночерпий ему противился, но он, человек высокий и крепкий, толкнул его и повалил и, преклонив колена перед господином королем франков, молвил: „Господин мой король, то, что я тут делаю, не преступление и не оскорбление вашей чести. Ведает господин мой король, что по праву моих предков я — начальник и первый из виночерпиев; а этот, которого я повалил, самонадеянно присвоил себе мое право, удерживая то, что должен был предложить мне без всякой моей просьбы”. Так поступил и сказал тот Гильом, и весь собор счел это учтивостью, а не надменностью. Вам же я это напоминаю затем, чтобы вы из другого случая уразумели, что для этого Гильома решение нашего собора не должно быть ни слишком мягким из-за чьей-нибудь любви, ни из-за чьей-то ненависти — слишком суровым; пусть взвесится все услышанное на праведных весах, дабы, хотя сие собрание и кажется ниже того, оно не судило несправедливее». И так как никто не выступил против его права, по общему решению Гильом сохранил его за собой. Эту любезность нашего короля я причисляю к прочим, дабы стало ясно, что для всех людей, даже неприятных ему, он хранил милосердие и в гневе.

Умелый мастер оттиснул королевскую печать в смоле и сделал медную печать, с таким точным сходством, что никто не заметил бы различия. Узнав о том, король велел его повесить, но видя, что человек почтенный, добрый и праведный, брат злодея, плачет с покрытой головой, и тотчас побежденный жалостью, король придал большее значение добродетели праведного, чем беспутству виновного, и с плачем вернул плачущему радость. Однако, отпустив вора, велел ему отправиться в монастырь, чтобы его милосердие не казалось слишком снисходительным.

Помянутому королю служил один клирик, который написал для вас сие[858], по прозванью Мап; он был любезен и приятен королю, не за собственные заслуги, но за заслуги его предков, кои были верными помощниками королю и до его воцарения, и после. Был у короля сын по имени Джеффри, рожденный ему, если позволительно сказать, потаскухой по имени Икенай, чего мы касались выше, какового сына он признал своим вопреки своей чести и общему желанию. Между этим человеком и Мапом не раз легко разгорались ссоры, и перед королем, и в других местах. Король устроил его избрание на Линкольнскую кафедру, и он держал епископство дольше надлежащего, хотя господин папа часто понуждал его или оставить престол, или рукополагаться во епископа; он долго увиливал, соглашаясь и не соглашаясь на то и се и оба вместе. Король, с тревогою замечая, что столь большая область покрыта такой смоковницей, заставляет его выбрать одно или другое. Он выбирает оставить кафедру. Совершается это в Мальборо[859], где есть источник, из которого, говорят, если кто пригубит, будет говорить на дурном французском, поэтому когда кто объясняется на этом языке с ошибками, говорят, что он изъясняется на мальбороском французском. Вследствие этого Мап, слыша, как тот произносит слова отречения перед господином Ричардом Кентерберийским и господин архиепископ спрашивает у него: «Как ты говоришь?», желая, чтобы тот повторил сказанное, дабы все услышали: а поскольку тот молчит, он спрашивает снова: «Как ты говоришь?» — и Мап отвечает за него: «На мальбороском французском». Все засмеялись, а тот удалился раздраженный.