Забавы придворных

Сизиф там со дна долины на вершину высокой горы втаскивает камень и вновь его, вспять скатившийся, тянет из долины, чтобы опять скатился. И здесь много таких, кто, восходя на гору богатств, считает, что ничего еще не достигнуто, и силится возвести свой дух, скатывающийся в долину алчности, на гору выше прежней, но остановиться там не может, ибо при созерцании вожделенного дешевеет добытое. Такое сердце уместно сравнить с камнем Сизифовым, ибо написано: «Отниму сердце каменное и дам плотяное»[28]. Дай, Господи, придворным сердце плотяное, чтоб на какой-нибудь горе могли они угомониться!

V. ОБ ИКСИОНЕ

Вечно сам с собою несходен, вверх-вниз, туда-сюда, Иксион там вращается в колесе. И здесь нет недостатка в Иксионах, кружимых коловращением Фортуны. Восходят к славе, рушатся в убожество, отверженные, все еще надеются, и дня нет без этого круговорота; и хотя в колесе страхи зрятся отовсюду, ничто не выпадает в нем без надежды; все свирепо страшит, все воюет против совести, и все же соблазн его неодолим.

VI. О ТИТИИ [29]

<…>

[IX. О ХАРОНЕ]

…но ловцы людей, коим дано творить суд о жизни и смерти зверей, смертоносные, в сравнении с коими Минос милосерден, Радамант — рассудка чтитель, Эак невозмутим[30]; в одном им довольство — в убийстве. Гуго, приор Селвуда[31], уже избранный епископ Линкольнский, застает их, отогнанных от двери королевских покоев, и, видя дерзкую их брань и недостойную повадку, в удивлении спрашивает: «Кто вы ?» Те в ответ: «Мы лесники». Он им молвит: «Лесники, лезьте вон»[32]. Король, услышав это из своей комнаты, рассмеялся и вышел к нему. Приор ему: «И вас это присловье касается, ибо, когда бедняки, утесняемые этими людьми, вступят в рай, вам с лесниками придется лезть вон». Король принял это важное слово за шутку, и, как Соломон высот не искоренил[33], так он лесников не уничтожил: даже и ныне, по кончине его[34], они пожирают пред Левиафаном плоть людскую и кровь пьют. Возводят высоты, кои не искоренятся, если Господь не разорит их рукою сильною. Господина, который с ними, они страшатся и умилостивляют, Бога же, Которого не видят[35], оскорблять не боятся.

Не отрицаю, что много мужей богобоязненных, добрых и праведных примешалось меж нами при дворе, что в сей юдоли страдания есть судьи сострадательные, — но говорю о толпе большей и безумнейшей.

X. О ПОРОЖДЕНИЯХ НОЧИ

Есть там и порождения ночи — сова, ночной ворон, стервятник и филин, чьи очи любят тьму, ненавидят свет[36]. Им велено кружить, прилежно высматривать и доносить правдиво обо всем добром, что принадлежит Юпитеру, и порочном, что достается Диту. Всюду расставляют они тщательные ловушки и с великой жадностью мчатся на смрад мертвечины[37]; пожрав ее в тиши и тайне, по возвращении они хулят что угодно, кроме того, что сами тайно и грабительски присвоили. Посылает и двор тех, что у него зовутся судьями, шерифами, заместителями шерифа, бейлифами, чье дело — ловко выпытывать. Они ничего не оставят нетронутым, ничего неиспробованным; как пчелы, они жалят невинных, но без вреда для своей утробы, и садятся на цветы, чтоб вытянуть меду[38]. И хотя при начале своей власти они клянутся пред высшим судьею верно и безущербно служить Богу и ему[39], воздавая кесарево кесарю, а Божие — Богу[40], но подкуп их совращает, так что они с агнцев сринут руно[41] и невредимыми выпустят лис, за которых ходатайствует серебро, ибо они знают, что «подарки дарить — дело, где надобен ум»[42].

Среди помянутых судей церковные обычно оказываются жесточе мирян. Причину этому я знаю лишь ту, которую представил знатному мужу Ранульфу Гленвилю[43], спрашивавшему меня, почему же родовитые люди в наших краях или гнушаются, или ленятся отдавать своих детей в обучение, хотя лишь свободным[44] по праву позволено учиться искусствам, кои потому и зовутся свободными. Рабы же, называемые у нас селянами, пекутся наставить свое подлое и низменное потомство в науках, ему неподобающих, не чтобы те простились с беспутством, но чтоб наполнялись богатством — и чем они ученей, тем опасней. Ведь науки суть мечи сильных, разнящиеся сообразно владельцу: в руке доброго государя миротворны, в руке тирана — смертоносны. Выкупают рабы своих чад у господ, ратует алчность с обеих сторон — и побеждает, когда свобода дается врагу свободы. Несравненный стихотворец[45] весьма ясно показал это, молвив:

Горше нет ничего, чем низменный, в выси взошедший,

и далее; и еще:

…и зверь никакой не ужасней,
Чем беснованье раба, что терзает спины свободных.

Помянутый муж одобрил это суждение.