Забереги

Невода стали вязать из суровья еще первой зимой, неумело и неловко, и теперь, на четвертую-то зиму, наловчились. Был и запас неводов, и крепкие тонкие веревки, чтобы протаскивать невод из одной лунки в другую, а там и в третью, четвертую, — длинной цепочкой били лунки, баграми протягивали выводные веревки. А на одном глубоком месте, за церковью, где раньше были поповские пруды и где рыба теперь на глубинах собиралась, целую зиму держали стосаженную прорубь. Если бы сейчас ее зачинать, то никаких рук не хватило бы, но они, наученные все тем же горьким опытом, прорубь резали еще по первому гибкому ледку, когда и ходить-то было страшно. Всю зиму поддерживали, чтобы мороз не одолел. Да мороз не так страшил, как метель: в мороз прорубь можно было держать, только не ленись. Иное дело — завея снежная, да еще на таком открытом море. Свету белого тогда не видать, страшно выходить из натопленной церкви. А ну как сунешься в заметенную прорубь? Домна, их горемычная военная председательша, в прорубь угодила при полной луне — что же делать в пургу? А море все истыкано лунками, издырявлено, как решето. Не одни избишинские, и другие иногда под лед уходили, особенно приезжие из дальних деревень — тем хотелось побыстрее да побольше рыбы ухватить и обратно уехать, лунки рубили на каждом шагу. Ну, зато и валились, как мотыльки в огонь, рыбам на потеху. Вышло даже районное постановление: ни единой лунки не должно быть не огороженной, чтоб ни-ни!.. Строгости на море начались, инспектор даже завелся. Но как ни строжись, голодные люди без всякого понятия, валили, били лед почем зря, бросали невезучие места и дальше спешили. Снизу, наверно, как под бомбами казалось море, все в пробоинах и свежих морозных заплатах.

Не сразу, но поняла Айно: не надо широко раскидывать свои рыбные угодья, надо терпеливо ждать у излюбленных лунок, а особенно у долгой проруби. Потому и огородила все свои места еловыми вешками, у проруби даже шалаш крепкий поставила, с неугасимым костерком, чтобы не бегать каждую минуту в церковь, на месте обогреваться. Ее рыбные поля хоть и негусто засеяны, а давали неплохой урожай. Собирали его терпеливо, хранили в холодном церковном приделе от одной сдачи до другой. Теперь набралось, что и на двух возах едва ли увезешь. Айно радовалась удаче и не сегодня-завтра поджидала возчиков в своем ледяном доме.

Дом этот был сотворен господом богом, попами и морем: но бог, как видать, отступился от богохульных избишинцев, попы сами по лесам и северным местам разбежались, осталось хозяином церкви Кузьмы и Демьяна само Рыбинское море. Хозяйничало оно здесь с сорокового года и порядки устанавливало свои, морские. Прежде всего морю хотелось, чтоб ничто не мешало его разрушительным волнам; деревни, починки, выселки, даже крупные села разметало по всему Забережью, поля, луга, болота, даже вековые боры смяло и потопило своей властью. Что не брала вода, то довершали лед и мороз; мороз крошил омертвелое, набухшее дерево, весенние льдины валили его целыми полями, как траву. Еще и одну, и другую зиму, и третью стояли по Рыбинскому морю, особенно по его забережьям, необычные леса, а потом стали падать, редеть; частью на дрова для всех окрестных сел шел подтопленный сушняк, частью уносило его по весне на просторы моря и в конце концов тоже прибивало к берегу. Даровую моль летом по всей Мяксе сушили и в поленницы складывали, да, говорили, и до Рыбинска доходили деревины, тоже вдовам и солдаткам на дрова. Море зло и добро творило одновременно. Все разрушая, разрушенное людям же и отдавало; все ниспровергая, учило ни бога, ни черта не бояться.

Но церковь Кузьмы и Демьяна, строенная невесть кем и невесть когда, все не падала и не падала. Не хотела, видно, поклониться и такому грозному морю. Несокрушимо стояла на вековом каменном устое, окруженная со всех сторон волнами. Уж вода подземными ходами и в подвалы проникла, и низ залила, а стены не падали. Они-то и стали для избишинцев зимним рыбацким домом.