Забереги

Он быстро и ловко, уже не замечая своей однорукости, запряг боевого состарившегося конька, вывезенного еще первой военной зимой с поля тихвинской битвы, и поехал к морю, искать своих запропавших женщин.

Было ему удивительно, что ни тревоги, ни опасений в душе нет, одно простое желание: поскорее рыбу в деревню доставить и раздать на трудодни. Под такую-то тяжелую весеннюю работу не грех и подкормить людей. Если не считать Барбушат, никто и сегодня на наряде не попрекнул, что слово свое не сдержал, — знали, что рыбка плавает по дну, а поймаешь хоть одну? Но больше-то ждать не будут, не одели обещанным — такой содом пойдет по деревне, что сам заместо рыбы в прорубь головой сунешься. Его только это и заботило, когда подъезжал к морю своей излюбленной дорогой, через Вереть.

Федор готов уже был от околицы, не заезжая в саму деревню, спуститься к морю, но повстречалась учительница, Альбина Адамовна, на своей неизменной рыжей лошадке. К седлу у нее с одной стороны была приторочена торба с тетрадками, а с другой — книжки, карты и даже большущий старый глобус. На две деревни учительствует, а школа настоящая только одна, в Верети, избишинская на птичьих правах, да и птичка-то серенькая, бедненькая, вроде воробья, вот Альбина Адамовна и таскается со всем учительским грузом за семь верст. Всю войну так, жалея детишек, которым по волчьим дорогам пешком бы пришлось ходить. Федор уважительно остановился и первым сказал:

— Здравствуй, Альбина Адамовна. Хорошей тебе дороги.

— Здравствуй, Федор Иванович, — ответила она, тоже придерживая лошадку. — И тебе счастливый путь. Куда, на море?

— Да, Марыся с Марьяшей там вторую ночь чего-то кукуют.

Обычная встреча. Федор хотел уже тронуться дальше, но учительница задержала его:

— Погоди, Федор Иванович, не убегай. Раз уж я на тебя нарвалась, то без просьб не обойтись. Первое — дров бы сухих, угорают детишки. Второе — хотя бы по стопке молока к первому уроку. Иные от синей немочи ничего уже не соображают. Коровы начинают телиться?

— Начинать-то начинают… — замялся Федор. — Да ведь сама знаешь, куда идет молоко. План и так не вытягиваем, при таких-то кормах.

— Ну, вот видишь, как хорошо, — по-своему восприняла она его слова. — Как там? Семь бед — один ответ, Федор Иванович! Сорок на сто… и всего-то четыре литра, капля в море. Под общую недостачу не снимут же с тебя голову, а? Я вот им еще хвойного чаю наварю, с молоком-то за милую душу попьют. Иначе не дотянуть нам до зеленой травы, до крапивы и щавелю. Посыплется школа, Федор. Голодная малышня расползется по печкам да будет ловить тараканов…

Федор представил Саньку за этим нелюдским занятием и рассмеялся.

— Тебе смешно, Федор?

— Смешно, Альбина. Раньше водку стопками не делили, сама знаешь, стаканами, а теперь и молоко хоть наперстком разливай. Ну, да что-нибудь придумаем.

Альбина Адамовна поняла, что под хорошее настроение наскочила на председателя, и погнала свою рыженькую по дороге в Избишино, по только что промятому следу, а Федор пустил конька под угор, на лед. От хорошего обещания и самому стало хорошо. Быстро несло его к серенькому кресту, который все вырастал, вырастал перед глазами, словно вставал из ледяного моря, все плотнел, плотнел своей тяжелой массой, обрастал колокольней, куполами, а потом и серыми, даже издали тяжелыми стенами, которые неизвестно как и на льду держались, — Федор не мог себе представить, что церковь по колено завязла в море, так ровно подрезала ее ледяная гладь.

Но что это? Всюду дреколье, сухой сосонник, мусор, грязь, стены в потеках копоти, входные врата вроде как огнем изъедены…

— Да что у вас… татарское нашествие было? — подъезжая и видя всех своих, кроме Марыси, на паперти, крикнул он нетерпеливо.

— Не кричи, хоть поздоровайся, — уняла его Марьяша.

— А-а, здравствуйте… Было-то что, говорю?

— Нашествие, Федор Иванович, правильно ты говоришь, — вышел из глубины церкви Максимилиан Михайлович. — Осаждали нас по всем правилам голодной техники, огнем и мечом. Силы, как видишь, были неравные, пришлось пойти на дипломатические хитрости… хитрили, хитрили и без штанов остались. То есть без рыбы.

— Как без рыбы? Ты в своем уме, учитель?

— Не кричи, председатель, — и этот то же самое сказал. — Иди лучше с Марысей поздоровайся.

Предчувствуя что-то нехорошее, он бросился в жилой придел. Но Марыся как ни в чем не бывало лежала на нарах и встретила его словами:

— Не вытерпел, Федя? Мы-то, как видишь, подзадержались…

— Да вижу, вижу. Полеживаете! А ты знаешь, что едят в деревне?..

— Знаю, Федя, то же, что и мы… собственный локоть грызут…

Предчувствия выросли, вытянулись в злой и хлесткий, как удар кнута, крик:

— Ты, председательша! Вставай… я с тобой дома поговорю!

Марыся стала тяжело и неловко подниматься, поджимая негнущиеся ноги, но в это время вбежала Айно — и на него:

— Не трожь, злой туатто, у нее живот заболел! Я во всем виноватая, я ее не уберегла. И рыбу у меня из-под носа растащили. Убей меня, председатель, лучше сразу убей!