Забереги

— Вот провожатого тебе привела, — подтолкнула та в спину парнишку лет тринадцати. — За почтой плавает в Мяксу, моряк!

— Андрюшка, что ли, соседский? Больно длинен стал.

Ни Альбина Адамовна, ни сам Андрюшка ничего на это не ответили — сразу же занялись сборами. День декабрьский короток, а надо обернуться в два конца. Андрюшка выволок из-под навеса большие катули и один затащил на них лодочку-утлицу, стал увязывать веревками, чтоб не елозила в пути. Домне нравилась мужская возня парнишки, а все же взяло сомнение: ой ли, по морю ли на такой утлице?.. Но она ничего не сказала, чтобы не студить понапрасну свою и чужую душу, — успеет еще простыть, видно уж так. Катули были без передков — на них и дрова, и разное жердье возили, — так что лодка встала хорошо, по центру. Домна сама ее подергала, удостоверилась, что можно пускаться в путь, а тут и Альбина Адамовна вышла, вынесла завернутые в газету подорожники.

— Вот, поедите. Спирту хоть капельку возьмите, — сунула она бутылочку из-под лекарства. — Если промочитесь — грейтесь. Не жадничайте.

Домна не хотела растравлять себя преждевременными страхами и резво тронулась с крутой вереи вниз. Катули сами покатились, высоко задранный нос лодки толкнул ее в спину. Это и подсказало: поезжай на дармовщинку, побереги ноги.

— Сани-посами, ехали-поехали! — разошлась она и первой вспрыгнула в лодку, а за ней и Андрюшка, молчком, но довольный.

Катули ходко пошли вперед и так разогнались, что пробили жидкую прутяную изгородь, как сквозь рядно, вырвались в поле. Снег, крутизна! Где-то уже далеко позади маячила привставшая в седле Альбина Адамовна, а санки все летели, летели, и черная лодка как плыла по белому. Такой восторг родился в груди Домны, что она громко, открыто засмеялась. Ничто ее сейчас не сдерживало, ничто не стесняло, вся душа была распахнута, как эта вниз уходящая бель. Лишь где-то далеко-далеко, на самом срезе неба, виднелась черная полоска; Домна не сразу и догадалась, что то береговая линия, которую образовали вставшие на противоположной угорице дома Мяксы. И сердце, только что распахнутое настежь, застегнулось на обе полы в предчувствии холодной дальней дороги. Санки скребанули и раз, и другой о лед, протащились еще немного и тяжело встали. Все, откатались на дармовщинку. Домна впряглась в лямки, поволокла лодку. Идти пока было нетяжело — и не устала, и не грузна лодочка. Андрюшка тоже взялся помогать, но Домна его оттолкнула от лямки:

— Успеется еще. Живешь-то как?

— А всяк, — впервые подал Андрюшка голос.

Этого ответа и Домне было достаточно. Всяк — значит хорошо живет человек, без горевой отметины. Да и с чего горевать Андрюшке? В армию ему идти не надо, а сам уже и не мал, радость от жизни видит. Вот только чего же все ввысь да ввысь, как гонкую елочку, тянет его?

— Ты, Андрюша, в ширину раздавайся, нечего головой небо пырять.

— Ладно, подумаю, — ответил он, как отвечают мужики, думая: «Да отвяжись ты, баба!»

И они потащились дальше, уже без всяких разговоров. Теперь нагорная Вереть расползлась черной полоской на белом, постепенно опустилась нахлобученными крышами в снег, завязла. И у Домны тоже стали вязнуть ноги, сувои пошли. Невырубленный лес впаялся в лед, и хоть было здесь затишно, зато и заснеженно. Домна узнала прежнюю дорогу из Верети в Избишино, вспомнила, что и раньше здесь переметало. Ступала по льду, как по заледенелой могиле, тихо и осторожно. Ей надо было свернуть с этой дороги правее, в сторону Мяксы, а она упрямо забирала влево вдоль береговой полосы, словно не надеялась на крепость льда. Здесь все оставалось так, как и было: поля, перелески, горбы холмов, одиночные одичавшие ели, — только все это осунулось, уменьшилось, словно бы опустилось на колени. Ноги подо льдом, лишь голова наверху… Лес, лишенный подсада и подтопленный, сильно поредел, сквозил плешинами, снег прометало, особо не задерживало, и хоть это было хорошо: сугробов не встречалось. Домна ходко шла, не оглядываясь на Андрюшку. Ей даже вздумалось завернуть к бывшему Избишину, но тут она поняла: если завернет, то уж не дойдет до Мяксы. И крюк большой, и сердце захолонет — ей не приходилось раньше ступать по этой заледенелой могиле. «Нет, девка, — сказала она самой себе, — не блажи». И только сказала, сразу и свернула круто вправо, на голый ледяной простор. Даже думать больше ни о чем не хотелось — только о том, что ожидало их впереди. Кажущееся оттепельное безветрие обернулось порядочным ветерком — гнал и толкал попутчик в спину. И лодку подталкивало, все-таки громоздкую, широкую. Домна скинула лямки, крикнула Андрюшке:

— Как нас, а?

— А всяк, — не захотел он вступать и тут в пустые разговоры.

Они только подталкивали сзади катули с высоко вздымавшейся лодкой — несло их ветром, и чем дальше, тем ходчее: ветер набирал разгон, входил в силу. Когда их неожиданно вынесло к разводьям, когда из-за носа лодки выперла чистая вода, Домна даже испугалась:

— Андрюша, а ведь утопией.