Забери меня в рай

– При том, что этим «узникам совести» передачи в Лефортово носили… Пакеты с колбасой салями «майдэ ин не наша» и швейцарским шоколадом. А их семьям пособия присылали из зарубежных фондов… И эта Новогорская тоже жрала швейцарский шоколад… Так что Родину они за тридцать сребреников продали. Точно также как и те, которые в шестьдесят восьмом на Красную площадь вышли. Они же потом почти поголовно оказались очень хорошо устроены за границей. Может, шваль эта только ради этого и выходила? А лозунг, с которым они стояли: «За нашу и вашу свободу»… Ты, знаешь, Вержицкий, что это за лозунг?! Этим призывом поляки ещё в царские времена пытались поднять русских крепостных против России.

Вержицкий суетливо закурил и тяжело вздохнул.

– Дай и мне, – попросил его Дименков, указывая на пачку сигарет. – Не курю, но… Ты пойми, что если перед тобой враг, то и ты должен с ним поступать как с врагом. Ещё Ленин говорил: «Морали в политике нет, только одна целесообразность», – Дименков закурил и тут же стал давиться хриплым кашлем. Он бросил сигарету на пол и начал тщательно затаптывать её ботинком на кафельном полу. – А Дзержинский учил, что нового человека нужно создавать пролетарским принуждением. Понял?! Принуждением, а не убеждением. Это политика, ясно тебе?! А инструментом в ней всегда являются люди… И жаловаться на меня я тебе не советую… Себе же хуже сделаешь…

– Дзержинский ещё, кажется, говорил, – глядя в сторону, произнёс Вержицкий, – что в органах могут служить или святые, или подлецы… Мы на каких сейчас больше похо…

Дименков резко придвинулся к Вержицкому и схватил его за отворот пиджака, но сказать он ничего не успел. Дверь квартиры приоткрылась, и выглянувшая баба Фая громко позвала:

– Чай пить идите! А то эти, крендель-мендель, без вас отказываются.

Дименков вошёл, взял в руки протокол, быстро его просмотрел и с недовольством сказал понятым, которые уже расселись за столом:

– А вы, гаврики, что здесь ещё забыли? Расписались и разбежались!

Те попытались возразить, но Дименков жёстко скомандовал:

– Свободны, говорю!

Они пили чай с вареньем. Пили молча. С сухими-пресухими бубликами. Один из них Дименков долго размачивал в чае, но, когда попытался его откусить, раздался отчётливый хруст, и он, моментально скривившись от боли, схватился за зуб. Все на него сочувственно глянули, но он, делая вид, что ничего особенного не случилось, встал и подошёл к дальнему углу комнаты. Там на коричневой этажерке, прикрытый кружевной салфеткой, стоял старый чёрный телефон. Дименков, сбросив салфетку, поднял трубку и удивлённо прислушался к громкому гудку:

– Работает раритет! – довольно сказал он, быстро набирая номер. Затем стал тихо говорить в трубку, прикрывая её рукой. – В общем, так, Якимов: пальцем в небо… Подвёл тебя на этот раз твой нюх собачий. Ну всё, пока!

Когда они уходили, баба Фая стала запихивать им в карманы бублики, приговаривая:

– Это, мужички, не вам, а детям вашим гостинцы. Поняли?! – и она, очень довольная собой, провожая их, почему-то победоносно воскликнула. – Вот так вот, крендель-мендель! – и громко хлопнула дверью.

Выйдя из подъезда и по-прежнему кривясь от боли, Дименков, глянув на Вержицкого, недовольно сказал:

– Жизнь, Вержицкий, она не бублик с маком: часто ставит в позу раком… Понял?! – он матерно выругался и с размаху бросил бублик в мутную лужу. А затем брезгливо стал вытирать платком руки, недовольно что-то бормоча.

И медведь в неволе пляшет

Вечером, возвращаясь на Малую Бронную, Чарышев не знал, что его ждёт. Сбивчивый рассказ Сашки Коренного ничего не прояснил. Было какое-то странное предчувствие чего-то нехорошего. Возникшее напряжение страха никуда не уходило. Тот нервный разговор с Якимовым в кабинете ректора прервался, но не продолжился. Когда после напряжённого ожидания он зашёл в приёмную, Таньча радостно сообщила:

– А этот, из КГБ, взял и ушёл.

– Куда?

– А ничё не сказал. Ему позвонили, он встал и ушёл! Совсем. Уехал! – почти выкрикнула Таньча и, заулыбавшись, поманила Чарышева. – Иди-ка сюда, – и показала выписку из протокола Учёного совета. – Мне этот, – и она показала рукой на дверь кабинета ректора, – ещё позавчера сказал, чтобы начали на тебя готовить характеристики для поездки в Америку. Я вот думаю: может, этот дядечка и приезжал, чтобы проверить там чего-нибудь по твоей кандидатуре, – и она, улыбаясь, игриво показала ему два пальца. – В общем, так, Чарышев, в следующий раз без шоколадок ко мне даже и не приходи, понял?!

Он долго простоял перед дверью квартиры на Бронной, прислушиваясь к каждому шороху. Но всё было как обычно. И, когда он услышал, как баба Фая пошла на кухню, громко шаркая по полу своими огромными «чёботами», наконец вошёл. Как ему казалось, в свою прежнюю, привычную жизнь.