Забери меня в рай

– Вот и я так тогда подумал, – продолжил смотритель, сбавляя голос, – тем более что слышу: они во всём к согласию пришли. И уже фельдъегерь ворчать недовольно стал: «Чё медлишь!» – кричит. А чернец как гаркнет: «Крест сними!» Я прямо и обомлел от страху. А потом он как рявкнет: «Выбрось его! Вышвырни эту побрякушку богову!» Вот так оно было…

Смотритель мельком глянул на разорванную цепочку, которая лежала возле Лахтина, и растерянно развёл руками. Затем приложил их к груди, склонил голову и тихо-тихо продолжил:

– А потом ничего не слыхать было. Как будто они вышли куда-то. Я уже и успокаиваться стал. Думаю, сейчас уедут и… А потом из-за стенки вдруг голос фельдъегеря недовольный послышался: «Где? Деньги где?! – мне показалось, вроде он как за грудки того схватил и тормошит. – Думаешь, – кричит, – если я пьяный, так глумиться можно?!» И тут как громыхнёт всё! Слышу, посуда бьётся, стол вверх тормашками летит… Он орёт. Ну я, как в чём был, туда к ним и побежал. Думаю, разор сейчас устроят, а с меня спрос. Вбегаю, а они за столом чинно сидят и беседуют спокойно. Всё на месте. Кругом полный порядок. Я и подумал, что наваждение на меня какое-то нашло. Мол, всё это мне причудилось. Тут фельдъегерь сумку свою открывает, а там куча денег. Протягивает мне пять рублей… Серебром пять рублей, не ассигнациями! И спокойно так по-доброму говорит:

– Вовремя ты, старик, зашёл. Вот тебе на Ивашку, возьми! На расходы. Ты возле себя его теперь держи. Помогать и дальше каждый месяц буду. Уж удружи мне. Надеюсь, не подведёшь?!

– Я взял. Поблагодарил. И на попятную. Деньги большие. С собой совладать не могу. Руки дрожат… Себя кляну на чём свет стоит за то, что о людях плохо подумал, – смотритель вздохнул и громко охнул. – И тогда душе моей горько было, и нынче не сладко! А теперь вот, когда ты крест фельдъегерский обнаружил, у меня всё враз здесь и оборвящилось внутри, – и он ткнул пальцем себя в грудь. – Крестик этот точно евойный. Он с камушком приметным… Вот и всё-то теперь мне до конца ясно стало. Никаких сомненьев и надежд не осталось. Ему то что: бес – он не мужик, кнута не боится, а боится только креста Христова. А я вот всего боюсь. Хотел ведь через мальца этого душу свою спасти. А выходит – совсем погубил. И теперь с тягостью этой жить до самого скончания я должен. Господи, помилуй мя грешного! Господи, дай мне силы… – и смотритель вновь начал страстно креститься на божницу.

С улицы раздался весёлый шум. Дверь распахнулась. В горницу вбежал раскрасневшийся Ивашка, сбрасывая на ходу шапку и тулупчик. За ним вошла Глаша. Подбирая его одежонку, она погрозила ему пальцем и игриво сказала:

– В следующий раз поймаю тебя и за уши отдеру, если слушаться не будешь. Обязательно поймаю, понял?!

Ивашка обнял подошедшего смотрителя и, показав украдкой язык Глаше, спросил:

– Дедушка, можно я сейчас квасу попью и начну чернила вечные делать?

– Отчего же нельзя, можно.

Жизнерадостность мальчонки будто озарила сиянием лицо смотрителя. По его губам было видно, что он что-то сказал про себя, согласно кивнул головой и, проводив ласковым взглядом убегающего Ивашку, вновь подсел к столу. Лахтин придвинулся к нему и заинтересованно спросил:

– Слушай, а что в нём необычного, в дьяволе-то в этом было? Ты же видел его, как меня, вот… Ну так и скажи, как распознать его, если вдруг ненароком встретить придётся?

– Никак, – тихо и задумчиво ответил смотритель. – Такой же он, как все мы. Не отличишь. И ненароком ты его не встретишь. Он же, дьявол этот, сначала не в дом к нам приходит. Он же в душу пробирается. А потом уже…

– Нет, ну ты ведь сам говорил, – недоверчиво всплеснул руками Африканыч, – говорил, что чуть было не прогнал чернеца этого самого, когда он пришёл. Значит, не понравился он тебе чем-то? Значит…

– Так оно и было, – уверенно сказал смотритель. – Подумал поначалу, что оборванец какой-то зачуханный явился… А когда потом зашёл к ним, а они за столом сидят… То этот весь такой чистенький, холёненький. Кожа у него… Кожа как будто у молочного поросёночка. А как глянул на меня, господи, так я чуть было не присел… Как плетью стеганул. Варнак-варнаком…

– Ну а что они договор там какой-нибудь подписывали? – с прежней торопливостью спросил Африканыч.

– Не было ничего… Не видал.

– Выходит, что он и душу берёт, а с собой-то её всю не забирает. А говорили… Хитро, значит, у него всё устроено. Не подкопаешься.

Они замолчали. Из другой комнаты стали отчётливо доноситься ритмичные гулкие звуки. Африканыч обернулся и увидел через приоткрытую дверь Ивашку, который, сидя на лавке, старательно стучал пестиком, разбивая в ступке чернильные орешки.

– Малец-то на свого тятьку Изота Чарышева во всём походит, – с тягостным вздохом сказал смотритель. – И обличьем, и прилежанием, и упорством своим… Всем с ним схожий.

Африканыч подошёл к Ивашке, потрогал лежавшие на лавке кусочки вишнёвой смолы. Один даже понюхал, а потом спросил:

– Ну и что же ты напишешь, когда чернила вечные сделаешь?

– Про Коську… – не задумываясь, выпалил Ивашка.

– Про кого?!