Заблудиться в страшной сказке

Трусливый кролик исчез, передо мной вновь сидел профессионал. Ну наконец-то!

– Не нужно демонизировать советскую биохимию, как это делают западные исследователи, падкие до всяческих сенсаций! – сказал Комаров. – Скажите, Женя, что вы делаете, если у вас болит голова?

– Делаю дыхательную гимнастику, – недоуменно ответила я.

– А если не проходит?

– Разминаю мышцы шеи – чаще всего головная боль вызвана мышечным зажимом в воротниковой зоне, – автоматически, как на экзамене, ответила я.

– А если и это не поможет? – продолжал допытываться Комаров.

– Таблетку приму! – я наконец поняла, к чему он ведет.

– Вот! – Комаров торжествующе поднял палец. – И кому вы обязаны этим полезным изобретением?

– Вам? – я вытаращила глаза.

– Да не мне лично, но всей советской биохимии, – скромно пояснил Вячеслав. – Мы ведь не только оружием занимались. Оружие – это так, надводная часть айсберга. А все остальное – все мощности наших институтов и лабораторий – были направлены на производство и изучение лекарств, вакцин и вообще работали для блага человека. Послушать вашего Хоффмана – так мы ничем, кроме чумы и сибирской язвы, не занимались!

– Ну почему же! – возразила я. – Еще туляремия и лихорадка Эбола. И грипп.

– Женя, не надо нас демонизировать! – строго сказал Комаров. – Ни один из этих экспериментов не был особенно удачным. Да, мы научились производить тонны высушенных бактерий, но так и не смогли сделать их оружием!

– Почему? – заинтересовалась я. – Ведь пишут…

– Да не слушайте вы их! – вскипел Комаров. – Вот представьте, что вы зарядили бомбу спорами… скажем, сибирской язвы, которой так любят всех пугать. Но ведь у спор есть жизненный цикл. Пройдет не так уж много времени – и споры станут неактивны! Это что же – снова разбирать бомбу и заряжать ее «свежей начинкой»? Вы представляете себестоимость такого оружия? Да и это попросту опасно – неизбежны утечки, аварии… Я уже говорил вам про надводную часть айсберга? – поинтересовался Комаров.

Я кивнула.

– Так вот, финансирование биологического оружия в сотни раз превышало финансирование всей остальной биохимии. Но зато позволяло содержать целые институты, строить лаборатории с самым современным оборудованием, платить зарплату сотрудникам… Открою вам секрет, Женя…

Комаров поманил меня пальцем. Когда я наклонилась, он, ничуть не понижая голоса, произнес:

– Программа по производству биологического оружия была большим блефом. И очень успешным. Она представляла собой дубину, которой Советский Союз мог грозить Западу, и в то же время позволила вывести нашу биохимию на мировой уровень. Наши генсеки ничего не понимали в клетках и вирусах. Зато их очень занимала идея заполучить оружие, какого больше ни у кого на Земле нет. Правильно, нет. Уже в конце пятидесятых стало ясно, что из этого ничего не получится. Невозможно научить бактерии отличать своих солдат от чужих, и нельзя крикнуть: «К ноге, назад в пробирку!» так, чтобы палочки чумы послушались!

Я сидела, зачарованная картиной, которую развернул передо мной мой собеседник. Вот это да! Блеф длиной в десятки лет и ценой… ну, тут я и думать не хочу, во сколько обошлась нашей стране эта программа. Ну биохимики! Ну жуки! Запудрить мозги руководству, поманить их видением бактериологической дубины, которой можно грозить миру… а вместо этого поднять науку на мировой уровень!

– Кстати, этот ваш Хоффман врет, – деловито пояснил Комаров. – Американцы вовсе не такие ангелы, как он пытается изобразить. У них были собственные программы по бактериологическому оружию, несмотря ни на какую Конвенцию…

– Спасибо, Вячеслав Васильевич! – искренне поблагодарила я. Таким Комаров нравился мне гораздо больше. – И на прощанье все-таки представьте на минуту, что такая лаборатория существует в Тарасове. Как вы думаете, где она могла бы располагаться и чем заниматьсь? Ну, то есть с какими вирусами и бактериями работать? Просветите меня, если можно!

Комаров покачал головой, как бы признавая, что уважает мое упорство, но ни в коей мере его не одобряет. Потом ответил: