Заблудившиеся на чердаке

Пожалуй, из всего творящегося в здешних стенах эксперимент принадлежал к числу того немногого, что его по-настоящему волновало. Плюс окошечко кассы, из которого манной небесной вытекали выдаваемые неизвестно за что дензнаки, плюс зеленоглазая буфетчица из столовой с ароматной грудью и точеной фигуркой. Но если на дензнаки можно было покупать мороженое, а зеленоглазой буфетчицей любоваться издалека и вблизи, то загадки эксперимента оставались вне пределов досягаемости. Вокруг этих загадок роилась гора слухов, но в сущности никто ничего не знал. Вернее, знали все и обо всем, но отсутствовал главный компонент знания — понимание. Они знали о госзаказе, знали о том, что куратором секретных работ являлся кто-то из правительства, но за всем этим мало что стояло. Кроме тех же упомянутых дензнаков, которые в виде ежегодных дотаций покрывали многочисленные долги института, позволяя завлабам и отдельным сотрудникам покупать дачные участки и вполне приличные автомобили. Соответственно складывалось и отношению к эксперименту — как к некому неиссякаемому финансовому источнику, дающему институту возможность держаться на плаву. Более серьезно эксперимент не воспринимали. Вполне возможно, что аналогичная точка зрения сложилась бы и у Евгения Захаровича, но однажды он побывал там, и мнение его враз переменилось. Теперь при одном только упоминании слова «эксперимент» мозг его делал охотничью стойку и чувственное восприятие, если его можно было, конечно, изобразить в виде локатора, немедленно разворачивалось в сторону незримых чудес, затевающихся на чердачном этаже института. Увы, секретчики, а их в институте работала добрая дюжина, блюли иерархию допуска, а Юрий — тот самый, что пару минут назад бормотал по телефону невразумительное, при всем своем презрении к конспирации изъясняться по телефону открытым текстом откровенно не решался.

Евгений Захарович дернул себя за ухо, с грохотом выставил на стол шахматную доску. И тут же засомневался — играть или не играть? Оптимист играет с собою в шахматы и всегда выигрывает, пессимист — напротив, всегда в проигрыше. А как назвать тех, кто вообще не хочет играть? То есть, — ни выигрывать, ни проигрывать?.. Евгений Захарович поморщился. Наверное, это или откровенные лодыри, или бесхарактерные тупицы. Значит, он лодырь. Жесточайший лентяй всех времен и народов. Лодырь, потому что тупицей Евгений Захарович себя не считал.

Рабочее отупение все больше опутывало мозг клейкой паутиной. Помассировав нижнюю часть затылка, Евгений Захарович попробовал вызвать в воображении бутылку пива, но увиденное отнюдь не взбодрило. Голова стремительно тяжелела — и к вечеру, он знал, навалится боль — огромное змееподобное чудовище, чтобы, разломив череп надвое, шершаво и жадно лизать обнажившийся мозг.

В коридоре кто-то торопливо бубнил:

— … надо, пока не вернулся Лешик. Стул прибить к полу и конфетти в кепку. Где дырокол, Тамара? Кто видел дырокол?

Тяжело затопали ножищи. Дырокол — вещь важная. Почти незаменимая. С помощью дырокола изготовляют конфетти. Уже через полминуты целая группа добровольцев шарила по лаборатории, силясь разыскать дырокол. Евгений Захарович лениво прислушивался. Розыгрыши, что и пять лет назад. А в будущем эстафету подхватит и сам Лешик. Это уж как пить дать. Станет завсегдатаем института, может быть, даже превратится в какого-нибудь кандидата и тоже будет подшучивать. Конфетти в кепку или в зонтик, ленточный трансформатор в портфель — и снова все будут смеяться. А что им еще делать?.. Евгений Захарович зевнул. За какие-то полторы недели, проведенные в кабинете начальника, он успел утерять чувство солидарности с лабораторной братией. О бывших коллегах думалось теперь только как о бывших — с надлежащей отстраненностью, пусть даже и с неким внутренним смущением. К собственному удивлению, он не знал, сожалеет о случившемся или нет. Было, вероятно, все равно. Да и почему он должен принимать это близко к сердцу? В конце концов он не член правления и не депутат. Это те, отдаляясь от народа, должны стыдиться. А он, по счастью, депутатом не был. Очень может быть, он вообще никем не был…

«Господи, сотвори какое-нибудь чудо!» — прошептал Евгений Захарович. — «Перетряхни этот гадюшник, перетряхни всю нашу жизнь. Или хотя бы одну мою. Ведь это не жизнь! Клейстер какой-то, кисель в миске…»

— А может, ему диод в вилку впаять? Включит — и сразу повеселеет.

— Не успеем. Скоро уж вернется…

В каком-то нездоровом порыве Евгений Захарович придвинул к себе проспект. Организм самопроизвольно включился в режим работы. Так, наверное, и происходят самовозгорания…

На первые страницы он накинулся с яростью штурмующего. Черкал и правил, ощущая в себе сладостную злость. Слова и строчки превратились в неприятельский кегельбан. Из пропечатанных шеренг следовало выбить максимальное число букв. Ибо возмущала каждая фраза, а от чужих нелепых афоризмов хотелось смеяться громко, может быть, даже по-мефистофельски, чтобы слышали славные соавторы.