Заблудившийся во сне

Такими словами напутствовал меня Корявый Дуб, когда серый туман вневременной внепространственности уже поглощал меня.

СВОЯ ДОРОГА

Последним, что я успел еще услышать, погружаясь в сон, были торопливые слова второго провожавшего — Жокея Мысли: «Только что узнали от родственников Груздя: он последние дни часто вспоминал о детстве, о родных местах. Учти…»

Но я уже перестал быть в яви. Я ушел своей дорогой. Как всегда, сперва — в самые дорогие времена, к самым близким людям. Когда я переселюсь в Пространство Сна навечно, то наверняка чаще всего меня можно будет застать там.

* * *

Мать сидела за столом, но, против ожидания, была дома не одна. Второй стул занимал Борисов, Николай Акимович. Комдив. Старый друг. Он был в форме, со своими ромбами в петлицах, орденом Красной Звезды и медалью «XX лет РККА». На столе стояла бутылка рислинга, два бокала и тарелка груш. Все, как в добрые и очень старые времена там, в Производном Мире — или, иными словами, при жизни.

Увидев меня, мать не удивилась, но обратилась ко мне с некоторой настороженностью:

— Ты не окончательно, я надеюсь?

— Привет, вояка, — сказал Борисов, знавший меня с моих малых лет.

— Привет, товарищ комдив, — сказал я. И ответил матери: — Нет. — Чуть было не добавил: «Хотя — как знать? Тут ведь тоже убивают, и тоже навсегда». Но вовремя удержался: не надо огорчать маму — даже и здесь, или тем более здесь.

— Заходил Борич, передавал привет от тебя, сказал, что скоро заглянешь, но я не поверила было. Хорошо. Тебя покормить?

— Нет, спасибо. Потом…

— Ты надолго? — обрадовалась она. — Поживешь у меня?

— Не знаю, на сколько. Надо посидеть, подумать…

— Ну, сиди, — сказала она и снова повернулась к комдиву: — Значит, опять в поход, Коля?

— Армия остается армией, — ответил он.

— Куда, зачем?

— Понадобится — скажут…

— Понимаю.

Я перестал вслушиваться в их разговор, сел и попытался думать. Здесь, у нее, было самое удобное для этого место во всем Пространстве Сна. Как всегда бывает у матерей. Чувствуешь себя защищенным от мира, как будто еще не родился.

Когда уходишь в Пространство Сна без заранее разработанной программы, чаще всего — примерно в одной трети случаев — тебя тянет именно в детство, в пору неограниченных надежд и скоропреходящих забот. Особенно если в яви Производного Мира становится тесно от напряжений и досад, неизбежно связанных со всякой серьезной работой. Ничего удивительного в том, что Груздь почувствовал усталость и — скорее всего, даже не осознавая — устремился, освободившись от власти плоти и вектора времени, в мир, где очищается душа. На какое-то время — время сна — стал опять ребенком. То есть существом, еще не умеющим защититься от недоброжелателей. Там его наверняка и взяли. И (как показывает опыт) оставили при этом какие-то следы.

Место и время его детства мне известны; значит, туда и надо отправляться. Но, в отличие от пострадавшего, приняв перед тем необходимые меры предосторожности. И — лишь после того, как разберусь со свидетелями, а также с Боричем и теми, кто захватил его.

Сколько времени сейчас? Спящая плоть оттуда, из ПМ, по каналу связи и возврата немедленно прислала ответ. По времени яви я пробыл в ПС уже около десяти минут. Тратить на размышления еще больше было бы неоправданным расточительством. Пора в дорогу…

Я встал. Поцеловал мать. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде промелькнула печаль. Я откозырял Борисову и повернулся к двери.

— Зайди на обратном пути, — попросила мать.

— Обязательно, ма.

Она кивнула и отвернулась, а Борисов скомандовал:

— Дрибним кроком — геть!

Я отворил дверь и вышел, завершив таким образом свое пребывание в семейном круге Пространства Сна. И настроился на следующий этап. Подсознательное общение с Боричем (это странное ощущение, без которого работать в ПС в связке совершенно невозможно) подсказало, что мне следует скорректировать план и, выбирая между Боричем и свидетелями, выбрать свидетелей. Одного из них. В двух лицах.

ДОПРОС

Я был на этот раз чистой воды американским шерифом — судя по шляпе, из Тексаса (как полагалось мне сейчас произносить это название), со звездой о шести лучах на груди, с двумя револьверами на поясе. На ногах я имел щегольские ковбойские сапоги — правда, почему-то без шпор. В каждом уважающем себя американском боевике непременно возникает такой шериф, хорош он или плох — другое дело, но он есть, и мы привыкли к ним едва ли не больше, чем к собственным милиционерам. Так что я не сомневался в том, что люди, с которыми мне предстояло разговаривать, не станут тратить время на выяснение моего статуса, но без лишних телодвижений начнут, как говорится на розыскном жаргоне, колоться.