Заблуждение

– Что за ерунда! Какой бред он нёс! – это, разумеется, слова Сергея Бранько.

– Супер! Я теперь буду мечтать об Идеальном Обществе!

– Теперь понятно, что такое рай. Но кто знал, что имя ему – Идеальное Общество!

– Эх, надо всё обдумать!..

– Вот это теория!

Разумеется, это лишь малая часть того, что говорили люди – а, как видите, говорили они многое. И ведь – заметьте! – далеко не все готовы были разом согласиться с теорией Кости, ибо уже одно слово «нелюбовь», впервые упомянутое, кажется, Саней, заставляло воспротивиться многих. Да и мне сначала было нелегко принять всё то, что сказал Костя, – и вообще на свете, наверно, не нашлось бы ни одного здравомыслящего человека, который бы сходу готов был подписаться под всеми словами Таганова! Оттого совсем неудивительным выглядит спор между Саней, воодушевлённым невероятным спасением собственной теории, и Арманом, признанным скептиком, всегда старающимся сначала самому докопаться до главного смысла, пусть даже и сугубо индивидуального – армановского – смысла, а уже потом поверить услышанному.

– И всё-таки странно, что он так легко рассказал эту теорию. Неужели она действительно верна? – задавался вопросом Арман, который, как мы видим, обладал ещё и развитым чувством подозрительности и сомнения ко всему новому, только что открытому.

– Что ж тут странного? Это же Костя! Я думаю, он может любую теорию сделать верной.

– Да, но сегодня он был сродни философу. Платон бы на его месте просто обосрался! Но Костя!.. – уже восхищённо заметил Арман. – Только интересно, откуда у него такая теория выплыла?..

– Что ж тут неясно? Из головы, конечно, – уверенно сказал Саня и добавил: – Не из жопы же! (Здесь я отмечу, что так как я стоял рядом и всё видел и слышал, то мне хорошо было заметно, что последнее выражение пришлось одинаково по душе и Сане, и Арману, поэтому впоследствии они несколько секунд дружно смеялись.)

– Сомнения у меня, впрочем, всё равно есть, – сказал Арман.

– Какие на фиг сомнения? Откуда? – удивился Саня. – Отбрось их немедленно и верь Косте – он точно прав в своей теории!

– Ну как же можно без сомнений? – возразил Арман. – Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чём-то засомневаться…

– Но ты же согласен с Теорией нелюбви? – спросил его Саня.

– Как ты хорошо её назвал! – оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). – Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…

– Забей на них. Нам их незачем знать, – посоветовал Саня. – Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только всё испортят.

– Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдёт столкновение двух теорий: Костиной и … ещё чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. – представил себе Арман.

– Эх, Арман… – заключил Саня и махнул рукой.

Заранее замечу, что впоследствии Арман ещё не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.

Ну а тем временем прозвенел звонок и класс пошёл на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно, … но только не на химию!

Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чём дело. Несомненно, это был исторический момент – мы ещё никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешённости. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.

Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе – Фёдорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомлённой, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более, – Бандзарту. К тому же, тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица – а на это у него ушло всего несколько секунд, – он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий-четвёртый план.

Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока всё-таки позволил себе заметить:

– Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, – обратился вдруг Бандзарт к Лёше, – скажите: о чём вы сейчас думаете?

– О химии, разумеется, – соврал Лёша.

Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:

– Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! – потребовал он, обратившись уже ко всему классу. – И побыстрее!

Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом стоящем Бандзарте, но каждый просто боялся высунуться. Впрочем, долго так тоже продолжаться не могло, к тому же, Бандзарт мысленно давил на нас. Давил одним своим взглядом, показывая, что ждёт ответа.